къ вѣчнымъ законамъ Жизни, къ конечному торжеству Красоты и Добра въ мірѣ. Справедливость Шелли была въ этомъ отношеніи удивительна, если принять во вниманіе, что онъ былъ человѣкъ крайне увлекающійся. Но какъ онъ напримѣръ ни преклонялся передъ поэзіей Байрона и передъ многими блестящими чертами его личности, для него не остались скрытыми всѣ отрицательныя личныя его черты.
к вечным законам Жизни, к конечному торжеству Красоты и Добра в мире. Справедливость Шелли была в этом отношении удивительна, если принять во внимание, что он был человек крайне увлекающийся. Но как он например ни преклонялся перед поэзией Байрона и перед многими блестящими чертами его личности, для него не остались скрытыми все отрицательные личные его черты.
Къ стр. 186.
Азіола.
Шелли ничто такъ не цѣнилъ, какъ общество людей съ оригинальной воспріимчивостью, и ни отъ чего такъ не страдалъ, какъ отъ общества людей посредственныхъ. Потому онъ могъ долгіе часы разговаривать съ Хоггомъ, съ Лей Гёнтомъ, съ Байрономъ, и съ Трэлауни, но онъ, какъ школьникъ отъ неудобнаго надсмотрщика, спасался бѣгствомъ отъ манекеновъ повседневности.—Англійскіе поэты называютъ Сову зловѣщей, страшной, фатальной, торжественной, печальной, мрачной, ужасной, подобной привидѣнью. Плиній говоритъ, что Сова есть истинное чудовище ночи, она не кричитъ и не поетъ ясно, а о чемъ-то жалобно и глухо стонетъ. Шелли, единственный какъ всегда, написалъ первый такое нѣжное любовное признаніе этой таинственной птицѣ.
К стр. 186.
Азиола.
Шелли ничто так не ценил, как общество людей с оригинальной восприимчивостью, и ни от чего так не страдал, как от общества людей посредственных. Потому он мог долгие часы разговаривать с Хоггом, с Лей Гёнтом, с Байроном, и с Трэлауни, но он, как школьник от неудобного надсмотрщика, спасался бегством от манекенов повседневности. — Английские поэты называют Сову зловещей, страшной, фатальной, торжественной, печальной, мрачной, ужасной, подобной привиденью. Плиний говорит, что Сова есть истинное чудовище ночи, она не кричит и не поет ясно, а о чём-то жалобно и глухо стонет. Шелли, единственный как всегда, написал первый такое нежное любовное признание этой таинственной птице.
Къ стр. 187.
Вопль.
Послѣдніе полтора года жизни Шелли были временемъ его послѣдней, постепенно возроставшей, несчастной любви къ красивой, и полной веселаго жизнерадостнаго изящества, Джэнъ Уильемсъ. Ея гитара, ея голосъ, ея магнетическое вліяніе на Шелли, ея весенняя душа живутъ въ его стихахъ. Въ цѣломъ рядѣ предсмертныхъ его стихотвореній мы видимъ призракъ этой послѣдней его Музы. Тѣ послѣдніе стихи Шелли, гдѣ слышится сердечная боль, или чувствуется пламенная и возвышенная любовь, посвящены, внутренно, ей и вызваны ею. Шелли говорилъ, что, Джэнъ Уильемсъ была прообразомъ той Богини сада, которую онъ изобразилъ въ Мимозѣ, хотя онъ написалъ это стихотвореніе до знакомства съ ней. Мы можемъ угадывать поэтому, какъ велико было ея очарованіе.
К стр. 187.
Вопль.
Последние полтора года жизни Шелли были временем его последней, постепенно возраставшей, несчастной любви к красивой, и полной веселого жизнерадостного изящества, Джэн Уильемс. Её гитара, её голос, её магнетическое влияние на Шелли, её весенняя душа живут в его стихах. В целом ряде предсмертных его стихотворений мы видим призрак этой последней его Музы. Те последние стихи Шелли, где слышится сердечная боль, или чувствуется пламенная и возвышенная любовь, посвящены, внутренне, ей и вызваны ею. Шелли говорил, что, Джэн Уильемс была прообразом той Богини сада, которую он изобразил в Мимозе, хотя он написал это стихотворение до знакомства с ней. Мы можем угадывать поэтому, как велико было её очарование.
Къ стр. 189.
Къ Эдуарду Уильемсу.
Эдуардъ Уильемсъ—мужъ Джэнъ, съ которымъ у Шелли все время
К стр. 189.
К Эдуарду Уильемсу.
Эдуард Уильемс — муж Джэн, с которым у Шелли всё время
