къ Клэръ Клэрмонтъ, «Экзотикомъ, относящимся къ разряду мимозы» (The Life of P.B. Shelly, by Edw. Dowden, vol. II, стр. 453). Интересно бросить общій взглядъ на то, какъ относится Шелли къ цвѣтамъ, и какъ относились къ нимъ другіе англійскіе поэты. Шелли не всегда испытывалъ такую сильную любовь къ Природѣ, какою отмѣчено его творчество болѣе поздняго періода. Въ ранней юности онъ былъ такъ захваченъ психологическими, философскими и соціальными вопросами, что видъ живописныхъ горъ и вообще видъ красивыхъ мѣстъ Природы оставлялъ его холоднымъ. Онъ сознавалъ красоту Природы, но это сознаніе не оживлялось чувствомъ. Мало по малу, однако, онъ вошелъ въ тайники Природы, и, разъ понявъ ее, уже никогда не остывалъ къ ней. У него въ удивительной степени развита способность рисовать неопредѣленныя мимолетныя состоянія Природы, и способность изолировать ее, созерцать ее, какъ вполнѣ единичное, живущее въ предѣлахъ особой индивидуальной жизни, явленіе. Онъ сходится въ этомъ отношеніи съ нашимъ Тютчевымъ, и, что оригинально, Лей Гёнтъ (1784—1859) говоритъ о Шелли почти тѣми же словами, какими Владиміръ Соловьевъ говоритъ о Тютчевѣ, въ своей статьѣ о немъ. «Шелли», говоритъ Лей Гёнтъ, «повидимому смотритъ на Природу съ такой серьезной и напряженной любовью, что въ концѣ концовъ, если она не нарушаетъ свое всегдашнее молчаніе, она платитъ ему взглядомъ за взглядъ. Она какъ будто говоритъ ему: Ты меня знаешь, другіе не знаютъ меня. Для него у красоты внѣшняго міра есть отвѣтствующее сердце, въ самомъ шопотѣ вѣтра есть значеніе. Для другихъ это просто слова. Для Шелли все, что существуетъ, существуетъ въ дѣйствительности—цвѣтъ, звукъ, движеніе, мысль, чувство, возвышенное и смиренное, частность и общее, отъ красоты травинки или нѣжнѣйшаго тающаго оттѣнка облака до сердца человѣка и мистическаго духа вселенной» (напечатано въ Examiner, по поводу поэмы Розалинда и Елена, воспроизведено у Даудэна, т. II, стр. 281). Эту черту индивидуализаціи природныхъ явленій мы видимъ и въ стихотвореніи Мимоза. Изъ старыхъ англійскихъ поэтовъ очень часто и хорошо говорятъ о цвѣтахъ Чосеръ (1340—1400) и Шекспиръ (1564—1616). Но, вопреки Шелли, любившему экзотическія и рѣдкія растенія и говорящему о цвѣтахъ съ особымъ пристрастіемъ, Шекспиръ почти исключительно говоритъ о растеніяхъ англійскихъ, и говоритъ о нихъ лишь тогда, когда это логически требуется по условіямъ данной сцены или даннаго образа. Этимъ объясняется, что у него совсѣмъ не упоминаются такіе общеизвѣстные цвѣты, какъ Подснѣжникъ, Незабудка, Ландышъ. Современники Шекспира, кромѣ
к Клэр Клэрмонт, «Экзотиком, относящимся к разряду мимозы» (The Life of P.B. Shelly, by Edw. Dowden, vol. II, стр. 453). Интересно бросить общий взгляд на то, как относится Шелли к цветам, и как относились к ним другие английские поэты. Шелли не всегда испытывал такую сильную любовь к Природе, какою отмечено его творчество более позднего периода. В ранней юности он был так захвачен психологическими, философскими и социальными вопросами, что вид живописных гор и вообще вид красивых мест Природы оставлял его холодным. Он сознавал красоту Природы, но это сознание не оживлялось чувством. Мало-помалу, однако, он вошел в тайники Природы, и, раз поняв ее, уже никогда не остывал к ней. У него в удивительной степени развита способность рисовать неопределенные мимолетные состояния Природы, и способность изолировать ее, созерцать ее, как вполне единичное, живущее в пределах особой индивидуальной жизни, явление. Он сходится в этом отношении с нашим Тютчевым, и, что оригинально, Лей Гёнт (1784—1859) говорит о Шелли почти теми же словами, какими Владимир Соловьев говорит о Тютчеве, в своей статье о нём. «Шелли», говорит Лей Гёнт, «по-видимому смотрит на Природу с такой серьезной и напряженной любовью, что в конце концов, если она не нарушает свое всегдашнее молчание, она платит ему взглядом за взгляд. Она как будто говорит ему: Ты меня знаешь, другие не знают меня. Для него у красоты внешнего мира есть ответствующее сердце, в самом шёпоте ветра есть значение. Для других это просто слова. Для Шелли всё, что существует, существует в действительности — цвет, звук, движение, мысль, чувство, возвышенное и смиренное, частность и общее, от красоты травинки или нежнейшего тающего оттенка облака до сердца человека и мистического духа вселенной» (напечатано в Examiner, по поводу поэмы Розалинда и Елена, воспроизведено у Даудэна, т. II, стр. 281). Эту черту индивидуализации природных явлений мы видим и в стихотворении Мимоза. Из старых английских поэтов очень часто и хорошо говорят о цветах Чосер (1340—1400) и Шекспир (1564—1616). Но, вопреки Шелли, любившему экзотические и редкие растения и говорящему о цветах с особым пристрастием, Шекспир почти исключительно говорит о растениях английских, и говорит о них лишь тогда, когда это логически требуется по условиям данной сцены или данного образа. Этим объясняется, что у него совсем не упоминаются такие общеизвестные цветы, как Подснежник, Незабудка, Ландыш. Современники Шекспира, кроме
