Средь запустѣнья города нѣмого,
Что колыбелью былъ, а нынѣ склепъ,
Людей угасшихъ сказанное слово,
Обломокъ отъ крушенія судебъ,—
5 Возстала Башня Голода, видѣньемъ.
Подъ ней тюрьма, чудовищный вертепъ,
Тамъ мука сочеталась съ преступленьемъ,
Кто тамъ живетъ, кошмары ихъ полны
И золотомъ, и кровью, и томленьемъ.
10 И такъ они до смерти видятъ сны.
Тамъ высится тяжелая громада—
Соборы, башни—ей затѣнены
Лучи небесъ, воздушная услада,
И каждый храмъ, и каждый пышный домъ,
15 Отъ башни той, ея страшася взгляда,
Какъ бы ушелъ—міръ обнаженъ кругомъ:
Какъ будто призракъ, смутный и ужасный,
Средь нѣжныхъ женщинъ всталъ зловѣщимъ сномъ,
И, сдѣлавшись зеркальностію ясной,
20 Въ себѣ ихъ видъ, ихъ лики отражалъ,
И слилъ въ одно весь этотъ блескъ прекрасный,
Пока застывшимъ мраморомъ не сталъ.
Средь запустенья города немого,
Что колыбелью был, а ныне склеп,
Людей угасших сказанное слово,
Обломок от крушения судеб, —
5 Восстала Башня Голода, виденьем.
Под ней тюрьма, чудовищный вертеп,
Там мука сочеталась с преступленьем,
Кто там живёт, кошмары их полны
И золотом, и кровью, и томленьем.
10 И так они до смерти видят сны.
Там высится тяжёлая громада —
Соборы, башни — ей затенены
Лучи небес, воздушная услада,
И каждый храм, и каждый пышный дом,
15 От башни той, её страшася взгляда,
Как бы ушёл — мир обнажён кругом:
Как будто призрак, смутный и ужасный,
Средь нежных женщин встал зловещим сном,
И, сделавшись зеркальностию ясной,
20 В себе их вид, их лики отражал,
И слил в одно весь этот блеск прекрасный,
Пока застывшим мрамором не стал.
