Приснилось мнѣ, что я одинъ блуждалъ,
И вдругъ зима смѣнилася весною,
Душистый запахъ сердце услаждалъ,
Игралъ ручей пѣвучею волною,
5 И вѣтеръ что-то зарослямъ шепталъ;
Мерцая изумрудной пеленою,
Они едва касались нѣжныхъ струй,
Спѣшили дать имъ бѣглый поцѣлуй.
Цвѣты сплетались точно въ пестромъ свиткѣ,
10 Фіалка, анемона, златоокъ,
Росли и вновь росли они въ избыткѣ,
Глядѣлись колокольчики въ потокъ,
И буквица тѣснилась къ маргариткѣ,
И стройно всталъ застѣнчивый цвѣтокъ,
15 Что плачетъ надъ водой отъ сладкой муки,
Заслыша утра вздохъ—родные звуки.
Качался опьяненный тонкій хмель,
Какъ изгородь, раскинулся шиповникъ,
Надъ вишневымъ цвѣткомъ кружился шмель,
20 Шептались боярышникъ и терновникъ,
И вѣтеръ пѣлъ звучнѣе, чѣмъ свирѣль,—
Ихъ ласковый невидимый садовникъ;
Цвѣты блистали призрачнымъ огнемъ,
Свѣтлѣй всего, что можно видѣть днемъ.
Приснилось мне, что я один блуждал,
И вдруг зима сменилася весною,
Душистый запах сердце услаждал,
Играл ручей певучею волною,
5 И ветер что-то зарослям шептал;
Мерцая изумрудной пеленою,
Они едва касались нежных струй,
Спешили дать им беглый поцелуй.
Цветы сплетались точно в пёстром свитке,
10 Фиалка, анемона, златоок,
Росли и вновь росли они в избытке,
Гляделись колокольчики в поток,
И буквица теснилась к маргаритке,
И стройно встал застенчивый цветок,
15 Что плачет над водой от сладкой муки,
Заслыша утра вздох — родные звуки.
Качался опьянённый тонкий хмель,
Как изгородь, раскинулся шиповник,
Над вишневым цветком кружился шмель,
20 Шептались боярышник и терновник,
И ветер пел звучнее, чем свирель, —
Их ласковый невидимый садовник;
Цветы блистали призрачным огнём,
Светлей всего, что можно видеть днём.
