Она лежитъ въ туманностяхъ вершины,
И смотритъ вверхъ, тамъ ночь и высота;
Внизу, далеко, зыбятся равнины;
Чудовищность ея и красота
5 Божественны. Не чарами долины
Въ ней смутно дышутъ вѣки и уста;
На нихъ, какъ призракъ мрачно распростертый,
Предсмертное мученье, пламень мертвый.
Но не отъ страха, нѣтъ, отъ красоты
10 Духъ зрящаго предъ нею каменѣетъ;
Встаютъ на камнѣ мертвыя черты,
Вотъ этотъ ликъ съ нимъ слился, цѣпенѣетъ,
Съ нимъ сочетался въ сонъ одной мечты,
И нѣтъ слѣда для мысли, духъ нѣмѣетъ;
15 Но музыки исполнена мечта,
Затѣмъ что въ мракѣ, въ боли—красота.
И точно на скалѣ росистой—травы,
У ней на головѣ, взамѣнъ волосъ,
Ростутъ ехидны, полныя отравы,
20 Одна въ другой, какъ пряди длинныхъ косъ,
Всѣ спутаны, всѣ злобны и лукавы,
Гнѣздо ихъ въ звенья свѣтлыя слилось,
И въ воздухѣ они разъяли пасти,
Какъ бы смѣясь, что этотъ духъ—въ ихъ власти.
Она лежит в туманностях вершины,
И смотрит вверх, там ночь и высота;
Внизу, далёко, зыбятся равнины;
Чудовищность её и красота
5 Божественны. Не чарами долины
В ней смутно дышат веки и уста;
На них, как призрак мрачно распростёртый,
Предсмертное мученье, пламень мёртвый.
Но не от страха, нет, от красоты
10 Дух зрящего пред нею каменеет;
Встают на камне мёртвые черты,
Вот этот лик с ним слился, цепенеет,
С ним сочетался в сон одной мечты,
И нет следа для мысли, дух немеет;
15 Но музыки исполнена мечта,
Затем что в мраке, в боли — красота.
И точно на скале росистой — травы,
У неё на голове, взамен волос,
Растут ехидны, полные отравы,
20 Одна в другой, как пряди длинных кос,
Все спутаны, все злобны и лукавы,
Гнездо их в звенья светлые слилось,
И в воздухе они разъяли пасти,
Как бы смеясь, что этот дух — в их власти.
