О, Литва моя святая, о мой край родной,
Милы мнѣ твои пустыни, твой просторъ глухой!
Не приглядно и не пышно смотритъ глушь твоя,
Не напомнишь ты собою южные края,
Гдѣ въ, поляхъ земнаго рая роскошь и краса,
Гдѣ оливою и миртомъ заросли лѣса.
Гдѣ въ сіяющей лазури тонутъ выси горъ
И чаруютъ красотою пораженный взоръ.
Тамъ каскады и озера... столько чуда въ нихъ,
Что рисуютъ на картинкахъ итальянцы ихъ
И по ярмаркамъ развозятъ, чтобъ прельщать народъ...
Нѣтъ въ тебѣ, мой край родимый, нѣтъ такихъ красотъ!
Небеса твои безъ блеска, сумраченъ твой видъ,
И очей питомцевъ юга онъ не поразитъ...
Не сверкаетъ въ водопадахъ рѣкъ твоихъ волна,
А въ лѣсахъ твоихъ осина, ольха, да сосна...
Не отесаны и грубы бревна избъ твоихъ.
Ветхи кровли изъ соломы, мохъ растетъ на нихъ,
А подъ кровлями твоими простъ и дикъ народъ,
На него взглянувши, скажутъ: „трехъ не перечтетъ“.
Сырокомля еще болѣе, чѣмъ Шевченко, воспѣвалъ подвиги и доблести старинныхъ рыцарей своей родины, шляхты, и старался увѣковѣчить шляхетскую славу въ цѣломъ рядъ историческихъ поэмъ («Ночлегъ Гетмана», «Маргеръ» и т. д.). Онъ горевалъ, что самъ народъ не воспѣлъ этихъ героевъ:
Грустно! грустно! Нѣтъ гусляровъ на Литвѣ моей!
Запорожье же воспѣли струны кобзарей!
Отчего-жъ, Литва родная, нѣтъ пѣвцовъ твоихъ?
Отчего же не раздастся вѣщий голосъ ихъ,
И къ потомству не польется съ звонкою игрой
Дорогихъ воспоминаній вѣковѣчный рой?
Идеализировавъ старинную шляхту, Кондратовичъ не видѣлъ, что она-то именно и подавила умственную жизнь массы, несоздавшей ничего подобнаго историческимъ думамъ Малоросciи и былинамъ Великоросciи. Но хотя у Сырокомли не было предшественниковъ, какъ у Шевченка, онъ все-таки сдѣлался народнымъ поэтомъ, по крайней мѣрѣ, той части населенiя Литвы, которая говоритъ по-польски. Изъ любви къ народу онъ даже исполнялъ должность органиста въ сельской церкви и въ лицѣ своего «Деревенскаго гусляра», говорилъ:
Кто пойметъ, чѣмъ я занятъ, почему меня тянетъ
Пѣть въ родимой деревнѣ,
