ванья трубки и тому подобныхъ надобностей. Нельзя сказать, чтобъ я тяготился своимъ тогдашнимъ положеніемъ; оно только теперь приводитъ меня въ ужасъ и кажется мнѣ какимъ-то дикимъ и несвязнымъ сномъ... Странствуя съ своимъ бариномъ съ одного постоялаго двора на другой, я пользовался всякимъ удобнымъ случаемъ украсть со стѣны лубочную картинку, и составилъ себѣ драгоцѣнную колекцію. Особенными моими любимцами были исторические герои, какъ-то: Соловей-Разбойникъ, Кульневъ, Кутузовъ, казакъ Платовъ и др. Впрочемъ, не жажда стяжанiя руководила мною, но непреодолимое желание срисовать съ нихъ какъ только возможно вѣрныя копіи. Однажды, во время пребыванія нашего въ Вильнѣ, въ 1829 г., панъ и пани уѣхали на балъ, въ такъ-называемые ресурсы (дворянское собраніе), по случаю тезоименитства въ Бозѣ почившаго императора Николая Павловича. Въ домѣ все успокоилось, уснуло. Я зажегъ свѣчку въ уединенной комнатѣ, развернулъ свои краденыя сокровища и, выбравъ изъ нихъ Платова, принялся съ благоговѣніемъ копировать. Время летѣло для меня незамѣтно. Уже я добрался до маленькихъ казачковъ, гарцующихъ около дюжихъ копытъ генеральскаго коня, какъ позади меня отворилась дверь и вошелъ мой помѣщикъ, возвратившийся съ бала. Онъ съ остервененіемъ выдралъ меня за уши и надавалъ пощечинъ — не за мое искуство, нѣтъ! (на искуство онъ не обратилъ вниманія), а за то, что я могъ-бы сжечь не только домъ, но и городъ. На другой день онъ велѣлъ кучеру Сидоркѣ выпороть меня хорошенько, что и было исполнено съ достодолжнымъ усердіемъ».
Вскорѣ, впрочемъ, Энгельгардтъ обратить вниманiе и на «искуство» своего казачка и, соблазнившись мыслью имѣть своего собственнаго живописца, отдалъ его учиться къ одному варшавскому маляру, занимавшемуся расписываньемъ потолковъ и стѣнъ. Маляръ этотъ оказался до того порядочнымъ человѣкомъ, что, замѣтивъ талантъ въ Шевченко, убѣдилъ Энгельгардта отдать его портретисту Лампи. Такимъ образомъ была удовлетворена, наконецъ, страсть Шевченка къ живописи; онъ началъ учиться у Лампи, продолжая жить у своего барина, поселившагося въ Варшавѣ. Здѣсь шестнадцатилѣтній Шевченко въ первый разъ влюбился въ польку-швею, которая посовѣтовала ему выучиться по-польски и впервые пробудила въ немъ сознание человѣческаго достоинства, заставивъ его взглянуть, какъ слѣдуетъ, на крѣпостную зависимость крестьянъ. «Я въ первый разъ пришелъ тогда къ мысли, разсказывалъ впослѣдствіи поэтъ, — отчего и намъ, несчастнымъ крѣпакамъ, не быть такими-же
