Молчите всѣ. Отнынѣ домъ мой—пустъ.
Потеря для меня поистинѣ громадна:
Вѣдь слово гнѣвное изъ этихъ блѣдныхъ устъ,
Какъ бичъ спасительный карало безпощадно
Всѣ увлеченія. Порою, слыша лесть,
Я геніемъ себя, пожалуй, могъ бы счесть,
Когда-бъ жены моей насмѣшливое слово
Меня не привело къ сознанію сурово.
Спокойствіе для насъ бываетъ роковымъ,
А добродѣтели подобны боевымъ
Ретивымъ скакунамъ, горячимъ въ бранномъ полѣ,
Которымъ вредно жить въ излишествѣ и въ холѣ.
Когда, забывъ, что жизнь—тревога и борьба,
Къ лазурнымъ небесамъ стремился я порою—
Являлася жена, и крикъ ея съ зарею
Будилъ меня всегда, какъ звонкая труба.
Мышленью строгому предайся на свободѣ.
Подъ сѣнью лавровыхъ и розовыхъ кустовъ,
Учитель, говори о жизни и свободѣ,
О торжествующемъ величіи боговъ.
И въ сердцѣ, что̀ всегда казалося загадкой,
Современемъ любовь появится украдкой.
Ксантиппу строгую тогда забудешь ты.
Молчите все. Отныне дом мой — пуст.
Потеря для меня поистине громадна:
Ведь слово гневное из этих бледных уст,
Как бич спасительный карало беспощадно
Все увлечения. Порою, слыша лесть,
Я гением себя, пожалуй, мог бы счесть,
Когда б жены моей насмешливое слово
Меня не привело к сознанию сурово.
Спокойствие для нас бывает роковым,
А добродетели подобны боевым
Ретивым скакунам, горячим в бранном поле,
Которым вредно жить в излишестве и в холе.
Когда, забыв, что жизнь — тревога и борьба,
К лазурным небесам стремился я порою —
Являлася жена, и крик её с зарею
Будил меня всегда, как звонкая труба.
Мышленью строгому предайся на свободе.
Под сенью лавровых и розовых кустов,
Учитель, говори о жизни и свободе,
О торжествующем величии богов.
И в сердце, что́ всегда казалося загадкой,
Со временем любовь появится украдкой.
Ксантиппу строгую тогда забудешь ты.
