жизни? Я не хочу ни властвовать, ни подчиняться, я не хочу ни обманывать, ни притворяться, я не хочу смотрѣть на мнѣніе другихъ, добиваться того, что рекомендуютъ мнѣ другіе, когда мнѣ самой этого не нужно. Я не привыкла къ богатству — мнѣ самой оно не нужно — зачѣмъ же я стану искать его только потому, что другіе думаютъ, что оно всякому пріятно и, стало быть, должно быть пріятно мнѣ? Я не была въ обществѣ, не испытывала, что значитъ блистать и у меня еще нѣтъ влеченія къ этому, — зачѣмъ же я стану жертвовать чѣмъ нибудь для блестящаго положенія только потому, что, по мнѣнію другихъ, оно пріятно? Для того, что не нужно мнѣ самой, — я не пожертвую ничѣмъ, не только собой, даже малѣйшимъ капризомъ не пожертвую. Я хочу быть независима и жить по-своему; что нужно мнѣ самой, на то я готова, чего мнѣ не нужно, того не хочу и не хочу. Что нужно мнѣ будетъ, я не знаю; вы говорите: я молода, неопытна, со временемъ перемѣнюсь, — ну, чтожь, когда перемѣнюсь, тогда и перемѣнюсь, а теперь не хочу, не хочу, не хочу ничего, чего не хочу! А чего я хочу теперь? вы спрашиваете, — ну, да, я этого не знаю. Хочу ли я любить мужчину? — Я не знаю, — вѣдь я вчера поутру, когда вставала, не знала, что мнѣ захочется полюбить васъ; за нѣсколько часовъ до того, какъ полюбила васъ, не знала, что полюблю, и не знала, какъ это я буду чувствовать, когда полюблю васъ. Такъ теперь я не знаю, что я буду чувствовать, если я полюблю мужчину, я знаю только то, что не хочу никому поддаваться, хочу быть свободна, не хочу никому быть обязана ничѣмъ, чтобы никто не смѣлъ сказать мнѣ: ты обязана дѣлать для меня что-нибудь! Я хочу дѣлать только то, чего буду хотѣть, и пусть другіе дѣлаютъ также; я не хочу ни отъ кого требовать ничего, я хочу не стѣснять ничьей свободы и сама хочу быть свободна.
Жюли слушала и задумывалась, задумывалась и краснѣла, и — вѣдь она не могла не вспыхивать, когда подлѣ былъ огонь, — вскочила и прерывающимся голосомъ заговорила:
— Такъ, дитя мое, такъ! Я и сама бы такъ чувствовала, еслибъ не была развращена. Не тѣмъ я развращена, за что называютъ женщину погибшей, не тѣмъ, что было со мною, что я терпѣла, отъ чего страдала, не тѣмъ я развращена, что тѣло мое было предано поруганью, а тѣмъ, что я привыкла къ праздности, къ роскоши, не въ силахъ жить сама собою, нуждаюсь въ другихъ. Угождаю, дѣлаю то, чего не хочу — вотъ это развратъ! не слушай того, что я тебѣ говорила, дитя мое: я развращала тебя — вотъ мученье! я не могу прикасаться къ чистому, не оскверняя; бѣги меня, дитя мое, я гадкая женщина. — не думай о свѣтѣ! тамъ всѣ гадкіе, хуже меня; гдѣ праздность, тамъ гнусность, гдѣ роскошь, тамъ гнусность! — Бѣги, бѣги!
Сторешниковъ чаще и чаще началъ думать: а что, какъ я въ самомъ дѣлѣ возьму, да женюсь на ней? Съ нимъ произошелъ случай, очень обыкновенный въ жизни не только людей несамостоятельныхъ въ его родѣ, а даже и людей съ независимымъ характеромъ. Даже въ исторіи народовъ: этими слу-
