— Садись ко мнѣ на колѣни, моя милая Жюли. — Онъ сталъ ласкать ее, она успокоилась. — Какъ я люблю тебя въ такія минуты! Ты славная женщина. Ну, что ты не соглашаешься повѣнчаться со мною? сколько разъ я просилъ тебя объ этомъ! Согласись.
— Бракъ? ярмо? предразсудокъ? Никогда! я запретила тебѣ говорить мнѣ такія глупости. Не серди меня. Но… Сержъ! милый Сержъ! запрети ему! онъ тебя боится, — спаси ее!
— Жюли, будь хладнокровнѣе. Это невозможно. Не онъ, такъ другой, все равно. Да вотъ, посмотри, Жанъ уже думаетъ отбить ее у него, а такихъ Жановъ тысячи, ты знаешь. Отъ всѣхъ не убережешь, когда мать хочетъ торговать дочерью. Лбомъ стѣну не прошибешь, говоримъ мы, русскіе. Мы умный народъ, Жюли. Видишь, какъ спокойно я живу, принявъ этотъ нашъ русскій принципъ.
— Никогда! Ты рабъ, француженка свободна. Француженка борется, — она падаетъ, но она борется! Я не допущу! Кто она? Гдѣ она живетъ? Ты знаешь?
— Знаю.
— Ѣдемъ къ ней. Я предупрежу ее.
— Въ первомъ-то часу ночи? Поѣдемъ-ко лучше спать. До свиданья, Жанъ. До свиданья, Сторешниковъ. Разумѣется, вы не будете ждать Жюли и меня на вашъ завтрашній ужинъ: вы видите, какъ она раздражена. Да и мнѣ, сказать по правдѣ, эта исторія не нравится. Конечно, вамъ нѣтъ дѣла до моего мнѣнія. До свиданья.
— Экая бѣшеная француженка, — сказалъ статскій, потягиваясь и зѣвая, когда офицеръ и Жюли ушли. — Очень пикантная женщина, но это ужь черезчуръ. Очень пріятно видѣть, когда хорошенькая женщина будируетъ, но съ нею я не ужился бы четыре часа, не то что четыре года. Конечно, Сторешниковъ, нашъ ужинъ не разстраивается отъ ея каприза. Я привезу Поля съ Матильдою вмѣсто нихъ. А теперь, пора по домамъ. Мнѣ еще нужно заѣхать къ Бертѣ и потомъ къ маленькой Лотхенъ, которая очень мила.
— Ну, Вѣра, хорошо. Глаза не заплаканы. Видно, поняла, что мать говоритъ правду, а то все на дыбы подымалась, — Вѣрочка сдѣлала нетерпѣливое движеніе, — ну, хорошо, не стану говорить, не разстроивайся. А я вчера такъ и заснула у тебя въ комнатѣ, можетъ, наговорила чего лишняго. Я вчера не въ своемъ видѣ была. Ты не вѣрь тому, что я съ пьяныхъ-то глазъ наговорила, — слышишь? не вѣрь.
Вѣрочка опять видѣла прежнюю Марью Алексѣвну. Вчера ей казалось, что изъ-подъ звѣрской оболочки проглядываютъ человѣческія черты, теперь опять звѣрь, и только. Вѣрочка усиливалась побѣдить въ себѣ отвращеніе, но не могла. Прежде она только ненавидѣла мать, вчера думалось ей, что она перестаетъ ее ненавидѣть, будетъ только жалѣть, — теперь опять она чувствовала ненависть, но и жалость осталась въ ней.
