рядокъ тотъ, чтобы обирать, да обманывать. А это правда, Вѣрочка. Значитъ, когда новаго-то порядку нѣтъ, по старому и живи: обирай, да обманывай: по любви тебѣ говор — хрр…
Марья Алексѣвна захрапѣла и повалилась.
Марья Алексѣвна знала, что̀ говорилось въ театрѣ, но еще не знала, что выходило изъ этого разговора.
Въ то время, какъ она, разстроенная огорченіемъ отъ дочери, и въ разстройствѣ налившая много рому въ свой пуншъ, уже давно храпѣла, Михаилъ Иванычъ Сторешниковъ ужиналъ въ какомъ-то моднѣйшемъ ресторанѣ съ другими кавалерами, приходившими въ ложу. Въ компаніи было еще четвертое лицо, — француженка, пріѣхавшая съ офицеромъ. Ужинъ приближался къ концу.
— Мсьё Сторешникъ! — Сторешниковъ возликовалъ: француженка обращалась къ нему въ третій разъ во время ужина: — мсьё Сторешникъ! — вы позвольте мнѣ такъ называть васъ, это пріятнѣе звучитъ и легче выговаривается, — я не думала, что я буду одна дама въ вашемъ обществѣ; я надѣялась увидѣть здѣсь Адель, — это было бы пріятно, я ее такъ рѣдко вижу.
— Адель поссорилась со мною, къ несчастью.
Офицеръ хотѣлъ сказать что-то, но промолчалъ.
— Не вѣрьте ему, m-lle Жюли, — сказалъ статскій: — онъ боится открыть вамъ истину, думаетъ, что вы разсердитесь, когда узнаете, что онъ бросилъ француженку для русской.
— Я не знаю, зачѣмъ и мы-то сюда поѣхали! — сказалъ офицеръ.
— Нѣтъ, Сержъ, отчего же, когда Жанъ просилъ! и мнѣ было очень пріятно познакомиться съ мсьё Сторешникомъ. Но, мсьё Сторешникъ, фи, какой у васъ дурной вкусъ! Я бы ничего не имѣла возразить, если бы вы покинули Адель для этой грузинки, въ ложѣ которой были съ ними обоими; но промѣнять француженку на русскую… воображаю! безцвѣтные глаза, безцвѣтные жиденькіе волосы, безсмысленное безцвѣтное лицо… виновата, не безцвѣтное, а, какъ вы говорите, кровь со сливками, то-есть кушанье, которое могутъ брать въ ротъ только ваши эскимосы! Жанъ, подайте пепельницу грѣшнику противъ грацій, пусть онъ посыплетъ пепломъ свою преступную голову!
- Ты наговорила столько вздора, Жюли, что не ему, а тебѣ надобно посыпать пепломъ голову, — сказалъ офицеръ: — вѣдь та, которую ты назвала грузинкою, — это она и есть русская-то.
— Ты смѣешься надо мною.
— Чистѣйшая русская, — сказалъ офицеръ.
— Невозможно!
— Ты напрасно думаешь, милая Жюли, что въ нашей націи одинъ типъ красоты, какъ въ вашей. Да и у васъ много блондинокъ. А мы, Жюли, смѣсь племенъ, отъ бѣловолосыхъ, какъ финны („да, да, финны“, — замѣтила для себя француженка) до черныхъ, гораздо чернѣе итальянцевъ, — это татары, монголы, („да, монголы, знаю“, — замѣтила для себя француженка), — они всѣ
