— Дуракъ! вотъ брякнулъ, — при Вѣрочкѣ-то! Не рада, что и расшевелила! правду пословица говоритъ: не тронь дерма, не воняетъ! Эко бухнулъ! Ты не разсуждай, а скажи: должна дочь слушаться матери?
— Конечно, должна; что говорить, Марья Алексѣвна!
— Ну, такъ и приказывай, какъ отецъ.
— Вѣрочка, слушайся во всемъ матери. Твоя мать умная женщина, опытная женщина. Она не станетъ тебя учить дурному. Я тебѣ какъ отецъ приказываю.
Карета остановилась у воротъ.
— Довольно, маменька. Я вамъ сказала, что буду говорить съ нимъ. Я очень устала. Мнѣ надобно отдохнуть.
— Ложись, спи. Не потревожу. Это нужно къ завтрему. Хорошенько выспись.
Дѣйствительно, все время, какъ они всходили по лѣстницѣ, Марья Алексѣвна молчала, — а чего ей это стоило! и опять, чего ей стоило, когда Вѣрочка пошла прямо въ свою комнату, сказавши, что не хочетъ пить чаю, — чего стоило Марьѣ Алексѣвнѣ ласковымъ голосомъ сказать: „Вѣрочка, подойди ко мнѣ!“ — Дочь подошла. — „Хочу тебя благословить на сонъ грядущій, Вѣрочка. Нагни головку!“ — Дочь нагнулась. — „Богъ тебя благословитъ, Вѣрочка, какъ я тебя благословляю“. — Она три раза благословила дочь и подала ей поцѣловать свою руку.
— Нѣтъ, маменька. Я ужъ давно сказала вамъ, что не буду цѣловать вашей руки. А теперь отпустите меня. Я въ самомъ дѣлѣ чувствую себя дурно.
Ахъ, какъ было опять вспыхнули глаза Марьи Алексѣвны. Но пересилила себя и кротко сказала: „ступай, отдохни“.
Едва Вѣрочка раздѣлась и убрала платье, — впрочемъ, на это ушло много времени, потому что она все задумывалась: сняла браслетъ, и долго сидѣла съ нимъ въ рукѣ, вынула серьгу — и опять забылась, и много времени прошло, пока она вспомнила, что вѣдь она страшно устала, что вѣдь она даже не могла стоять передъ зеркаломъ, а опустилась въ изнеможеніи на стулъ, какъ добрела до своей комнаты, что надобно же поскорѣе раздѣться и лечь, — едва Вѣрочка легла въ постель, въ комнату вошла Марья Алексѣвна съ подносомъ, на которомъ была большая отцовская чашка и лежала цѣлая груда сухарей.
— Кушай, Вѣрочка! вотъ, кушай на здоровье! Сама тебѣ принесла: видишь, мать помнитъ о тебѣ! Сижу, да и думаю: какъ же это Вѣрочка легла спать безъ чаю? сама пью, а сама все думаю. Вотъ и принесла. Кушай, моя дочка милая!
Страненъ показался Вѣрочкѣ голосъ матери: онъ въ самомъ дѣлѣ былъ мягокъ и добръ, — этого никогда не бывало. Она съ недоумѣніемъ посмотрѣла на мать. Щеки Марьи Алексѣвны пылали и глаза нѣсколько блуждали.
— Кушай, я посижу, посмотрю на тебя. Выкушаешь, принесу другую чашку.
Чай, на половину налитый густыми, вкусными сливками, разбудилъ аппетитъ. Вѣрочка приподнялась на локоть и стала пить. — „Какъ вкусенъ чай, когда онъ свѣжій, густой, и когда въ немъ много сахару и сливокъ! Чрезвычайно вкусенъ! Вовсе не похожъ на тотъ спитой, съ однимъ кусочкомъ са-
