А чѣмъ я стану? Вамъ не догадаться объ этомъ, синьоры. Но я стану тѣмъ, чѣмъ приказалъ мнѣ быть господинъ мой Лоренцо.
ПЕТРУЧЧІО. Его слезами?
ЭККО (вздыхая). Нѣтъ.
КРИСТОФОРО. Ужасомъ?
ЭККО (вздыхая). Нѣтъ. Огнемъ! Я былъ его слезами, не знаю, былъ ли я его ужасомъ, синьоръ Кристофоро, но теперь я стану — огнемъ! Онъ сказалъ мнѣ, какъ и вамъ: „Кто вы, синьоръ? Я васъ не знаю. Снимите маску.“ И я заплакалъ, синьоры, и отвѣтилъ. Хорошо, Лоренцо, я снимаю маску, если ты приказываешь это.
КРИСТОФОРО. Нѣтъ, ты былъ лучше, Экко, когда смѣялся.
Входитъ синьора Франческа со свитою дамъ и господъ. Молчаливо и грустно разбредаются они по залу, смущаясь его пустынностью и яркимъ свѣтомъ.
ГОСПОДИНЪ (тихо). Мнѣ кажется, что уже цѣлую вѣчность не цѣловалъ я васъ, Элеонора.
ЭЛЕОНОРА. И еще цѣлую вѣчность не поцѣлуете, синьоръ.
ГОСПОДИНЪ. Какъ жестоко ваше сердце, богиня: ему мало одной вѣчности, а нужно цѣлыхъ двѣ.
ДОННА ФРАНЧЕСКА. Я прошу васъ, синьоры, оказать мнѣ большую милость. Вы знаете, вѣроятно, что мой супругъ, что герцогъ Лоренцо не совсѣмъ здоровъ: онъ ждетъ тѣхъ гостей, которыхъ мы не звали, и будетъ думать, вѣроятно, что вы, мои дорогіе синьоры, — его гости. И прошу васъ, не выражайте ни удивленія, ни страха — герцогу Лоренцо нѣсколько измѣняетъ память, и онъ забываетъ даже дорогія ему лица — но съ мягкой осторожностью выводите его изъ заблужденія. Разсчитываю на вашъ умъ и доброту,
