ционального благосостояния—в национальном труде. Он задавил испанские города и искоренил мавров, искуснейших земледельцев и опытнейших ремесленников, в руках которых находилась культура хлопка и сахарного тростника, бумажная и шелковая промышленность государства. Все это совершалось под идеологическим оправданием религиозной нетерпимости, а в действительности—из стремления мировых деспотов и их придворных помещиков и попов к разрушению всего, что делало нацию трудолюбивой, независимой и потому вело к возмущению против правительства бездельников. С изгнанием мавров фабрики и искусства упали, и огромные пространства земли оставались необработанными. В 1598 году, когда умер испанский король Филипп 2-й, он оставил после себя обесчещенное имя, чудовищный груз долгов и обобранный народ, который хилел в нищете, грязи и невежестве и за время его управления уменьшился в численности с десяти до восьми миллионов.
В Голландии, которая тогда находилась под верховенством Испании, Филиппу не удалось искоренить зачатки буржуазной культуры в такой мере, как в Испании. Нидерландские города, объединившись под знаменем кальвинизма, восстали против него и завоевали для себя независимость. Расправившись с мировой политикой капиталистического[1] абсолютизма, они открыли эру мировой политики буржуазного торгового капитала, классическими представителями которой в 17-м веке были Голландия и Англия, в 18-м веке—Англия и Франция. Буржуазный торговый капитал возвысился над той дворянско-поповской глупостью, будто можно с пренебрежением относиться к труду собственной нации, если только господствующим классам принадлежит власть над богатствами других частей света. Захватив испанские и португальские колонии, голландские купцы не перестали развивать промышленность в собственной стране; трудолюбивые и интеллигентные работники, которых капиталистический[2] абсолютизм изгонял из других стран, находили в Голландии гостеприимное убежище. В каждом уголке страны кипела работа, как в пчелином73
