освобожденія Италіи, который на дѣлѣ осуществилъ его завѣтвую мечту. «По истинѣ, — съ сожалѣніемъ восклицаетъ онъ, — это преступленіе, стоящее креста и позорной смерти, заставнвшее римлянина съ прискорбіемъ видѣть свой родной городъ, по праву властителя вселенной, рабомъ самыхъ жалкихъ людей!» — «Каковъ бы ни былъ конецъ, я не могу не удивляться началу!»[1]. Однако Петрарка ничего не сдѣлалъ для Колы, когда его привезли узникомъ въ Авиньонъ и когда онъ спрашивалъ о немъ, ища помощи. Поэтъ объявилъ съ жалкимъ смиреніемъ и реторическими сожалѣніями, что не можетъ заступиться за него. Онъ только взывалъ къ римлянамъ, умоляя ихъ вспомнить о своей доблести и, если у нихъ осталась хоть капля прежней крови, не отрекаться отъ разъ добытой свободы и ходатайствовать объ освобожденіи трибуна, оказавшаго имъ такъ много услугъ. Самъ онъ не прочь былъ умереть за истину, если его смерть полезна для республики[2].
Разумѣетса, республикѣ не помогали ни вопли Петрарки, ни его готовность умереть за отечество, однако весьма любопытно, какъ поэтъ еще судорожно хватается за проигранное дѣло римской свободы. Тутъ видна та родственная черта, которая связывала его съ Колою, какъ сыновей одного времени и поклонниковъ одной идеи, такъ что удивляясь одному, нельзя съ сожалѣніемъ пожимать плечами при мысли о другомъ.
Мы должны имѣть въ виду, что было время, когда еще не была дознана на опытѣ та простая истина, что можно быть великимъ ученымъ, даже всесвѣтнымъ мудрецомъ и все таки человѣвомъ неспособнымъ къ политической дѣятельности, когда самая популярная власть, іерархія, постоянно вела свою политику на основаніи широкихъ теорій. Тогда, мы поймемъ, что Петрарка могъ считать себя мудрецомъ и человѣкомъ непогрѣшимымъ и въ государственныхъ дѣлахъ, а что еще поразительнѣе, что его могло признавать такимъ большинство. Поэтъ нимало не разувѣрился, когда предпріятіе Коды, которое когда-то онъ восторженно привѣтствовалъ, завершидось какъ театральное представленіе; онъ самъ въ качествѣ литературнаго глашатая этой комической республики принималъ участіе во всѣхъ ея крайностяхъ и нелѣпостяхъ. Онъ остался при томъ убѣжденіи, что виною неудачи были лишь свойственныя людямъ слабости Колы. Онъ даже утѣшалъ себя тою мыслью, что постоянно совѣтовалъ умѣренность и справедливость.
