гихъ планетахъ онъ неизмѣнно обращается къ своему спутнику съ просьбой:
„О, мой Косміэль! Помоги мнѣ, открой мнѣ тайну этихъ явленій!“
И Косміэль отвѣчаетъ ему:
„Сынъ мой! Это ангелы, которымъ Владыка поручилъ управленіе міромъ; поэтому они шлютъ на головы грѣшниковъ благодатныя или пагубныя вліянія этихъ „звѣздъ“.
Книга Кирхера сплошь продиктована царившимъ тогда духомъ астрологіи: для него земля представлялась центромъ вселенной, единственнымъ жилищемъ человѣка; семь планетъ описываютъ свой путь вокругъ нея и шлютъ намъ свое вліяніе, согласно особымъ гороскопическимъ условіямъ, въ зависимости отъ того, въ какомъ положеніи планеты находились на небѣ въ моментъ нашего рожденія. Наконецъ надъ планетами и надъ небомъ неподвижныхъ звѣздъ находятся наднебесныя воды: это, по его мнѣнію, тѣ „вышнія воды“, которыя, какъ говорится въ книгѣ Бытія, отдѣлены отъ водъ нижнихъ и теперь окружаютъ вселенную. Очевидно, что Кирхеръ далеко не раздѣляетъ нашего ученія. Однако мы еще не упомянули о наиболѣе странныхъ эпизодахъ его путешествія, мы не привели хотя бы слѣдующихъ вопросовъ, заданныхъ имъ духу Косміэлю:
„Годится ли находящаяся на Венерѣ вода для христіанскаго крещенія? можно ли пользоваться для причастія виномъ, добытымъ изъ виноградниковъ Юпитера? и т. д.“…
Во всякомъ случаѣ это вопросы весьма любопытные.
Однако вернемся къ нашему историческому очерку.
Прежде чѣмъ перейти къ слѣдующему историческому періоду, мы должны упомянуть имя знаменитаго спиритуалиста Фонтенеля, которому пришлось принять на себя бремя наслѣдія прошлаго вѣка, и который съ честью поддержалъ наше ученіе. Однако Фонтенеля принято считать больше художникомъ, чѣмъ представителемъ науки. Его называли галантнымъ столѣтнимъ старцемъ, который, по его собственнымъ словамъ, „провелъ жизнь шутя, никогда не любя ни людей ни вещей“, и который умеръ, срывая розы съ головы m-lle Гельвеціи. Что касается насъ, то мы знаемъ только, что книга, которую онъ, подъ заглавіемъ Бесѣда о многочисленности міровъ, посвятилъ маркизѣ де-Мезанжеръ, сто семьдесятъ лѣтъ тому назадъ была встрѣчена общимъ восторгомъ и еще до сихъ поръ читается съ удовольствіемъ. Это положительно лучшее, что когда-либо было написано по данному вопросу, и у многихъ глаза открылись для истины именно благодаря знакомству съ нашимъ ученіемъ въ такомъ прелестномъ изложеніи, украшенномъ цвѣтами поэзіи. Восторгъ, который мы испытывали при чтеніи этой книги, и наше глубокое уваженіе къ автору, ученому секретарю академіи наукъ, неизмѣримо превышаютъ ту легкую критику, которую мы позволили себѣ выше, М. А. Гуссэй пишетъ о немъ:
„Онъ хотѣлъ дать плодъ подъ цвѣткомъ, изложить философію въ образѣ грацій, показать истину подъ волнующейся дымкой мечты“.
По мнѣнію Вольтера, книгу Фонтенеля нельзя назвать классической, потому что: „Философія есть прежде всего истина, а истинѣ не подобаетъ скрываться подъ мишурными украшеніями. Нельзя приступать къ изслѣдованію міровъ, руководясь одной галантностью. Мечта, вооруженная компасомъ, была бы несравненно лучшей руководительницей, потому что для мечты горизонтъ съ каждымъ шагомъ расширяется, а для галантности онъ вдругъ суживается, какъ бы обширенъ и свѣтелъ онъ ни былъ въ дѣйствительности. Такъ, въ Мірахъ Фонтенеля встрѣчаются такія строки:
„Большое скопленіе невесной матеріи, къ которой прицѣплено солнце. — Утренняя заря есть прекрасная премія, которую намъ природа даетъ сверхъ условленнаго. — Отъ всего небеснаго механизма у земли осталась одна луна, которая, кажется, къ ней очень привязана“… и т. д. Все это очень хорошо, особенно для смѣшливыхъ учениковъ или для дамъ, которыя васъ слушаютъ и въ то же время разглядываютъ рисунокъ своего „вѣера“.
Это упрекъ довольно жестокій, особспно если принять во вниманіе время и обстановку, въ которой жилъ Фонтенель, и если вспомнить ту ложную систему, которую онъ принялъ вмѣстѣ съ дружественными ему картезіанцами; и мы должны замѣтить, что самъ Фонтенель далъ поводъ для такого упрека. Дѣйствительно, онъ настолько бѣгло, поверхностно относился къ предмету своего собственнаго ученія, настолько мало думалъ о его вліяніи на развитіе человѣческаго духа, что въ своемъ предисловіи онъ даже нашелъ возможнымъ написать слѣдующее:
„Казалось бы, что ни одинъ вопросъ не долженъ насъ интересовать такъ сильно, какъ вопросъ о томъ, существуютъ ли другіе обитаемые міры, но объ этомъ пусть заботится, кому есть охота. Кто можетъ расточать свои мысли, тотъ пусть расточаетъ ихъ на такіе вопросы, но не всякій можетъ дѣлать такіе непроизводительные расходы“.
Несмотря на все это, а также и на то, что разсматриваемая книга уже не отвѣчаетъ требованіямъ науки, мы все-таки
