Въ этомъ 1851 году даже дивизіонный кампаментъ былъ гораздо оживленнѣе и суетливѣе по случаю предстоящаго царскаго смотра. Всегда требовательный во фронтѣ Фитингофъ доходилъ до самыхъ малѣйшихъ подробностей и безпрестанно обращаясь къ намъ, говорилъ, замѣчая, быть можетъ, не совсѣмъ щегольскую салютовку: „господа, я бы васъ просилъ у себя дома такъ немного съ палашомъ поиграть“.
Однажды какъ на грѣхъ на безбрежной степи поднялся сильный вѣтеръ всадникамъ въ тылъ, мѣшавшій первому темпу салютовки палашомъ, такъ какъ не успѣвало широкое лезвіе вылетать концомъ надъ головою всадника, какъ вѣтеръ, ударяя въ него, сильно наклонялъ палашъ впередъ, нарушая его перпендикулярность.
— Господа! повторялъ Фитингофъ: я васъ просилъ немножко съ палашемъ поиграть. Это такъ не трудно!
И съ этими словами начальникъ дивизіи тронулъ подъ вѣтеръ своего коня, чтобы показать намъ примѣръ.
Ну, подумалъ я, легко говорить, да каково-то исполнить.
Но къ, изумленію моему, палашъ у стараго генерала и подъ дуновеніемъ урагана почти не дрогнулъ въ рукѣ.
Не забуду сцены на церемоніальномъ маршѣ, доставившей мнѣ нѣкотораго рода злорадное удовольствіе.
Когда наши полкъ въ эскадронной колоннѣ съ трубаческими хоромъ въ головѣ вышелъ на церемоніальную линію, то ѣхавшій впереди меня въ нѣсколькихъ шагахъ со своимъ адъютантомъ у стремени Пущинъ, обращаясь ко мнѣ, по обычной замашкѣ всюду соваться при отсутствіи старшаго, сказалъ: „вамъ пора заѣзжать“.
— Рано, ваше пр—о, отвѣчалъ я.
— А я вамъ говорю, пора! Извольте заѣзжать!
Взявши палашъ на подвысь и скомандовавъ: „полъ-оборотъ влѣво!“ я на рысяхъ исполнилъ заѣздъ и остановивши
