— А голубую дѣвицу?
— Нѣтъ.
— Вотъ и будутъ васъ всякій день заставлять разбирать ихъ драки. У меня на это особый пріемъ: третьяго дня пришелъ ко мнѣ съ жалобой мѣщанинъ на то, что недѣлю тому назадъ сосѣдъ пришелъ къ нему на свадьбу незваный и пилъ водку. А вчера, говоритъ, я пошелъ къ нему на свадьбу и сталъ просить водки. А онъ меня въ шею. — Не хотите ли помириться? — Какъ это можно! Ты, говорю я драчуну, пилъ у него незваный водку? — Пилъ, говоритъ, — Вотъ, кабы ты не пилъ у него, онъ бы и къ тебѣ не пришелъ, и не сталъ бы ругаться, и ты бы его не отколотилъ. Хожалый, дай имъ по метлѣ, и пусть они оба пометутъ улицу. — Такъ это мы лучше помиримся. — Целуйтесь. — Поцеловались и пошли.
Въ августѣ полкъ нашъ перешелъ въ Новую Прагу, гдѣ на тѣсныхъ квартирахъ размѣщалась вся дивизія.
На главной улицѣ, кромѣ офицеровъ разныхъ полковъ, помѣщались и всѣ три полковыхъ командира, за исключеніемъ командира принца Альберта полка полковника Баумгартена, помѣщавшагося противъ плаца рядомъ съ гауптвахтой въ постоянной поселенной квартирѣ, составляя одну сторону карре при другой сторонѣ, образуемой квартирою начальника дивизіи.
При непрестанныхъ усиленныхъ занятіяхъ я не имѣлиъ времени ходить по гостямъ, и разсказываю только ходившее изъ устъ въ уста.
Только и слышишь бывало: корнета Елены Павловны полка Ясноградскаго опять за какую-то шалость посадили на гауптвахту. Глядишь, а онъ тутъ же, близь какого нибудь спеціальнаго смотра начальника дивизіи, гарцуетъ на черкесскомъ конѣ, осѣдланномъ по восточному.
— Какъ же это тутъ Ясноградскій? вѣдь онъ на гауптвахтѣ?
— А кто его знаетъ, отвѣчаютъ.
Зашелъ я какъ-то по деѣлу къ Цинготу, а тамъ Рапъ разсказываетъ про Ясноградскаго.
„У него, говоритъ, близь рынка разбита палатка, и въ ней чуть не во всю ночь играютъ въ карты. Вчера вечеромъ хочу къ нему войти и слышу окрикъ: „кто идетъ?“ Посмотрѣли,
