слова изъ его лекцій. Зато понынѣ узнаю ямбъ, прикидывая его къ стиху:
„Итакъ твой гробъ“....
Могу сказать, что я съ дѣтства былъ жаденъ до стиховъ, и не прошло часу, какъ я зналъ уже наизусть стихотвореніе Жуковскаго.
Для возбужденія во мнѣ соревнованія въ наукахъ, положено было учить вмѣстѣ со мною сына прикащика Никифора Ѳедорова Митьку. При тогдашнемъ дѣтоубійственномъ способѣ обученія, не могу не посочувствовать мысли посадить ко мнѣ въ классъ Митьку.
Если laudaturus, laudatura была какая то мутная микстура, и Архелай, Агизелай и Менелай и даже Лай являлись какимъ то клубкомъ, въ которомъ поймать конечную нить голова моя отказывалась, то при помощи Митьки у насъ скоро развилось въ домѣ множество пойманныхъ птицъ, которымъ по мѣрѣ достоинства и занимаемыхъ комнатъ давались подходящія названія. Такъ висѣвшая въ клѣткѣ въ буфетѣ голосистая синичка прозывалась: синица пѣвица, красная дѣвица, буфетница. Какъ разъ передъ окнами классной зимою въ палисадникѣ на липовой вѣткѣ раскачивалась западня въ два затвора, и когда на послѣднюю садились синички, заглядывавшія въ затворъ, глаза наши безъ сожалѣнія слѣдили за всѣми движеніями наиболѣе отважной.
— Что жъ вы молчите? что жъ вы молчите? повторяетъ Василій Васильевичъ: — вы не умѣете склонять mus? Митька, склоняй!
Но мы оба съ Митькой увидали, что синицу захлопнуло западней, и по колѣно въ снѣгу несемся вынимать драгоценную добычу.
Весною, помню, я ловилъ чижей, цѣлымъ стадомъ садившихся на упомянутую липку. А такъ какъ рамы у насъ были подъемным, то, повѣсивъ за окномъ клѣтку съ чижомъ, я приподымалъ окно настолько, чтобы можно было просунуть тонкій прутъ съ волосяною петлей на концѣ. Замѣчательно, что когда изъ трехъ чижей, усѣвшихся на клѣтку, одинъ вслѣдъ за накинутою на шею петлею, трепеща крыльями, исчезалъ
