до собранія? Когда я объявилъ о своемъ рѣшеніи кучеру, онъ и руками развелъ, но я былъ неумолимъ. Приказавъ уложить бальный мундиръ въ небольшой чемоданчикъ, я въ 4 часа дня снова рысцою отправился въ путь. Все шло отлично, но съ захожденіемъ солнца сухая и легкая для лошадей погода измѣнилась, и пошелъ дождь, къ 9-ти часамъ разгрязнившій дорогу и покрывшій степь непрогляднымъ мракомъ. Добрые, но усталые кони уже требовали понуканія, а я промокшій утѣшался мыслью, что кожа чемодана сохранитъ сухимъ мое бальное платье. Но всему бываетъ конецъ, и вотъ въ полумракѣ мы различаемъ широкую улицу передъ спящимъ Березовскимъ домомъ, у воротъ котораго сторожъ Пахомъ подъ дождемъ бьетъ въ чугунную доску.
— Дома господа? кричу я ему.
— Нема.
— Гдѣ же они?
— Уѣхали до Александріи.
Неужели почти у цѣли странствованія я долженъ потерпеть неудачу?
— Трогай въ Александрію, сказалъ я кучеру, и по шлепающей грязи мы отправились за 7 верстъ, которыя вмѣсто получаса проѣхали по крайней мѣрѣ часа полтора.
Въ единственной убогой жидовской гостинницѣ я тоже никого не засталъ.
Извозчиковъ тогда въ Александріи не водилось, и поневолѣ пришлось за версту ѣхать въ собраніе на парѣ, пробежавшей, въ одинъ день 127 верстъ. При помощи жиденка, державшаго передо мною сальный огарокъ и мое походное зеркальце, я наскоро окончилъ свой туалетъ и съ раскраснѣвшимся отъ вѣтра и дождя лицомъ вошелъ въ танцевальную залу. Привѣтливое изумленіе добрыхъ знакомыхъ, помирившихся уже съ мыслью о моемъ отсутствіи, вполнѣ вознаградило меня за перенесенныя невзгоды.
На другой день, разсчитывая на снисхожденіе Небольсина, я далъ отдохнуть моей доброй парѣ, которая, кстати сказать, кромѣ усталости, нисколько не пострадала отъ необычайныхъ переѣздовъ.
