священникъ, если вы уже отказываетесь отъ чаю, то у меня есть вамъ угощеніе, отъ котораго вы не можете отказаться“. И вернувшись въ темную переднюю, онъ подошелъ къ столу, держа въ рукахъ полбутылку донскаго, заткнутую скатанною изъ бумаги пробкой.
Это мнѣ знакомые купцы отлили, сказалъ онъ, тряся полбутылкой, этого вамъ не выпить нельзя.
Когда онъ сталъ наливать въ поданный ему стаканъ переболтанную до бѣлой пѣны влагу, у меня морозъ пошелъ по спинѣ при мысли выпить это; разсыпаясь въ благодарности, я чуть не присягнулъ, что не пью ничего хмѣльнаго.
— Ужь если вы, батюшка, хотите меня угостить, то нѣтъ ли у васъ гдѣ либо на дворѣ мѣстечка попрохладнѣе комнатъ и подальше отъ насѣкомыхъ.
— Истинная ваша правда, сказалъ добродушный священникъ: мы заберемся съ вами ночевать въ сѣнной сарай: тамъ ужь ни мушки, ни блошки.
Черезъ пять минутъ мы лежали на просторѣ въ сараѣ, на свѣжемъ душистомъ сѣнѣ, передъ чѣмъ я предварительно усердно вытряхнулъ бѣлье. Не прошло и двухъ минутъ, какъ я уже потонулъ и въ душистомъ сѣнѣ, и въ безотчетномъ снѣ.
Вдругъ слышу, заскрипѣли ворота сарая, впуская бѣлую полосу свѣта.
— Отче батько, раздался хриповатый голосъ, скоро солнце того.
— Звони, былъ лаконическій отвѣтъ священника.
Не успѣли мы оба снова забыться сномъ, какъ раздался громкій, но отрывистый и какъ бы деревянный лязгъ явно разбитаго колокола.
Я вспомнилъ, что священникъ еще съ вечера обѣщалъ мнѣ дать проводникомъ на болото своего сына семинариста, который самъ, по выраженію отца, до этого охочъ. Не слѣдовало и мнѣ терять золотаго утренняго времени, и черезъ четверть часа мы съ семинаристомъ были уже за огородами у колодца гдѣ въ двухъ шагахъ отъ водопойной коняги поднялась пара дупелей. Я чуть не помѣшался отъ восторга; никогда я не помню такого множества сравнительно смирныхъ бекасовъ и дупелей. Хотя мой проводникъ и былъ съ кремневымъ ружь-
