— Капитанъ, вполголоса говоритъ ему проходящій Гайли: ты fertig.
— Удивительно! возражаетъ капитанъ вмѣсто всякаго объясненія.
Но вотъ и ночь; пора возвращаться въ полкъ, и въ то время, когда часть гостей надѣваетъ шинели въ передней, а другая идетъ исполнить то же самое во флигелѣ, Ник. Ѳед. съ женою и со всѣми шестью дочерьми выходитъ въ просторную переднюю и громко говоритъ: „благодаримъ за честь“. Фразу эту повторяютъ всѣ члены семейства, такъ что въ концѣ слышно только, какъ маленькія дѣвочки повторяютъ:„за честь, за честь, за честь“.
Помню, однажды мы возвращались съ Борисовымъ и капитаномъ въ его шарабанѣ ночью подъ проливнымъ дождемъ, который засѣкалъ намъ прямо въ лицо. Баронъ былъ сильно выпивши, и поэтому въ крайне идиллическомъ расположеніи. Кажется, Гайли подтрунилъ надъ его страстью къ Левтику, а такъ какъ живущему жалованьемъ капитану было не подъ разсчетъ жениться на безприданницѣ, то и пришлось идти труднымъ въ подобномъ положеніи среднимъ путемъ. Въ данномъ случаѣ ищущее спасенія чувство нерѣдко инстинктивно заслоняется обидой. Я не могъ за шумомъ дождя и летѣвшей во весь духъ брички хорошенько понять, въ чемъ дѣло; но слышалъ, какъ ражій капитанъ дрожащимъ голосомъ говорилъ миніатюрному Борисову: „онъ мнѣ сказалъ, честное слово, мнѣ обидно, сердечно обидно, Иванъ Петровичъ; дай сюда твою руку, Иванъ Петр., твой палецъ: ты услышишь, что я плачу“. Съ этими словами Крюднеръ, насильно схвативъ руку Борисова, старался направить указательный его палецъ себѣ въ глазъ.
— Да вѣдь вы себѣ глазъ выколете, баронъ! Горестно восклицалъ Борисовъ, принимая въ соображеніе нежданные толчки брички.
Должно быть и Крюднеровскій „жуиръ“ хлебнулъ въ гостяхъ, потому что мы скакали какъ угорѣлые.
