Выше мнѣ пришлось уже говорить объ этомъ оригинальномъ человѣкѣ, который подъ рукою романиста-психолога могъ бы явиться одними изъ замѣчательнѣйшихъ типовъ. Что касается до меня, то я могу разсказать о немъ только внѣшнюю правду, отказываясь разгадать внутреннюю. Усердно преданный до старости, несмотря на зеленый зонтикъ на глазахъ, чтенію Journal des Débats, онъ никакъ не могъ быть названъ ни необразованнымъ, ни невѣжественнымъ человѣкомъ. Добрякъ по природѣ, онъ никогда не возводилъ чувства доброты въ нравственное ученіе, но осуществлялъ его по мѣрѣ возможности рядомъ съ примѣрнымъ чувствомъ бережливости. Все это дѣлалось само собою инстинктивно. Такъ, напримѣръ, онъ никогда не наказывалъ тѣлесно провинившихся и даже не бранилъ ихъ обычными ругательствами, но изобрѣталъ собственныя.
— Ты что̀ это выдумалъ? говорилъ онъ виноватому; — ты знаешь ли, я тебя сквозь стѣнку прогоню, и ты выйдешь свинья. Или: да я тебя ногами съ галкой свяжу и черезъ заборъ перекину, и ты будешь висѣть.
Ежели въ день пріѣзда нашего отца или матери, поваръ, зная требовательность послѣднихъ, подавалъ тщательно приготовленныя котлеты, то это со стороны Ивана Неофитовича ему не проходило даромъ.
— Что̀ это ты какія котлеты подаешь? Ты меня разорить хочешь? говорилъ онъ повару.
Зато отецъ нашъ, пившій за обѣдомъ по рюмкѣ бѣлаго вина, безцеремонно пріѣзжалъ со своею бутылкой, такъ какъ зналъ, что Иванъ Неофитовичъ сливалъ въ бутылку всѣ разнородные остатки и пилъ эту смѣсь. Независимо отъ семейнаго обѣда, онъ любилъ крошить хлѣбъ въ квасъ и дѣлать себѣ тюрю, говоря: „это прекрасное народное кушаньеъ.
Въ Доброводскомъ прудѣ было много карасей, и Иванъ Неофитовичъ предпочиталъ рыбную пищу мясной. Однажды я засталъ его прихворнувшаго въ кабинетѣ надъ ухой, изъ которой онъ пальцами доставалъ карасей и, избавляясь отъ рыбныхъ костей, обтиралъ пальцы объ остатки волосъ, которые оказывались покрытыми иглами.
Въ жилеткѣ Ивана Неофитовича всегда были мѣдныя ко-
