минуту заснулъ. Но сердце не камень, и Щепкинъ по временамъ отправлялся навѣстить своего избранника, и когда послѣдній весело пошевелится, Мих. Сем., потрясая кулакомъ, воскликнетъ: „у-у подлецъ!“ и уѣдетъ домой.
Но неизмѣннымъ посѣтителемъ кофейни былъ страстный потребитель шампанскаго и неистощимый въ остротахъ Дм. Тим. Ленскій. Соль его остротъ въ большинствѣ случаевъ была нецензурна, но порою онъ отпускалъ и самыя невинныя остроты. Такъ, слыша чей-то совѣтъ какому-то обросшему волосами обрѣзать волосы, Ленскій замѣтилъ, что не всякому дано „остриться“. Помню, какъ однажды, съ Я. П. Полонскимъ мы сидѣли на диванѣ въ небольшомъ кабинетѣ, о которомъ я ужь говорилъ, предъ полукруглымъ столомъ, и Полонскій, желая позвать слугу, почему-то не являвшагося, много разъ принимался звонить стоявшими на столѣ колокольчикомъ.
— Согласитесь, крикнулъ намъ черезъ арку изъ смежной комнаты Ленскій, — что между студентами иногда бываютъ пустозвоны.
Не менѣе постояннымъ посѣтителемъ кофейни бывалъ уже въ то время почтенный Д. А. Галаховъ, котораго христоматія появилась около того времени. Однажды онъ вошелъ въ кофейню въ мундирномъ фракѣ со словами: „я только что отъ графа Строганова, который сказалъ мнѣ: „я васъ вызвалъ, чтобы замѣтить, что вы въ своей христоматіи помѣстили стихотворенія Фета, не зная, можетъ-быть, что онъ еще студентъ“.
— Ваше сіятельство, отвѣчалъ я, — я выбиралъ стихотворенія, заслуживающія, по моему мнѣнію, быть помѣщенными въ христоматіи, и виноватъ, не обращалъ вниманія на положеніе автора.
Изъ билліардной порою приходилъ красивый брюнетъ, восторгавшій насъ своимъ бархатнымъ теноромъ, неподражаемый „Торопка“ — Бантышевъ. И этого Щепкинъ не оставлялъ своимъ вкрадчиво-любезнымъ наставленіемъ.
Кто знаетъ, сколько кофейня Печкина разнесла по Руси истинной любви къ наукѣ и искусству. Не знаю подлинно, кому принадлежала пародія на „Двѣнадцать спящихъ дѣвъ“, изо-
