знакомому мнѣ изъ ста русскихъ литераторовъ гравированному портрету.
Старому князю видимо было чрезвычайно пріятно слушать прекрасное чтеніе его плавныхъ и по своему времени гармоническихъ стиховъ.
Тѣмъ сильнѣе было мое смущеніе, когда, послѣ небольшаго всеобщаго молчанія, хозяйка напомнила мое обѣщаніе прочесть начало перевода. Вѣдь нужно же было судьбѣ заставить меня выступить съ моими неизвѣстными попытками непосредственно за чтеніемъ произведенія славнаго и присутствовавшаго писателя. Но робость стѣснила меня только до прочтенія первыхъ двухъ-трехъ стиховъ, а затѣмъ самое теченіе поэмы увлекло меня, и я старался только, чтобы чтеніе было по возможности на уровнѣ содержанія. Не менѣе смущенъ и восхищенъ былъ я общимъ одобреніемъ кружка, когда я окончилъ. Пріятнѣе всего было мнѣ слышать замѣчаніе Рабуса: „Я хорошо знаю Германа и Доротею, и во все продолженіе чтенія мнѣ казалось, что я слышу нѣмецкій текстъ“.
Около полуночи въ залѣ накрывался столъ, установленный грибками и всякаго рода соленьями, посреди которыхъ красовалась большая деревенская индѣйка и, кромѣ разныхъ водокъ, появлялись разнообразный и превкусныя наливки.
Совершенно въ другомъ родѣ были литературные чайные вечера у Павловыхъ, на Рождественскомъ бульварѣ. Тамъ все, начиная отъ роскошнаго входа съ параднымъ швейцаромъ, и до большаго хозяйскаго кабинета съ пылающимъ каминомъ, говорило если не о роскоши, то, по крайней мѣрѣ, о широкомъ довольствѣ.
Находя во всю жизнь большое удовольствіе читать избраннымъ свои стихи, я постоянно считалъ публичное ихъ чтеніе чѣмъ то нескромнымъ, чтобы не сказать профанаціей. Вотъ почему я всегда старался придти къ Кар. Карл. Павловой, пока въ кабинетѣ не появлялось стороннихъ гостей. Тогда по просьбѣ моей она мнѣ читала свое послѣднее стихотвореніе, и я съ наслажденіемъ выслушивалъ ея одобреніе моему. Затѣмъ мало-по-малу прибывали гости, между которыми я въ первый и послѣдній разъ былъ представленъ не меньшей въ свое время знаменитости М. Н. Загоскину. За столомъ, за
