говъ, и погода была прекрасная, для желающихъ стояли у крыльца экипажи. Во флигелѣ мы нашли переднюю съ раскрытыми дверями и большую половину гостиной уставленною рядами стульевъ, тогда какъ меньшая половина комнаты, упирающаяся въ глухую стѣну, была завѣшана простынями, изъ-подъ нижняго конца которыхъ виднѣлись досчатые подмостки. Когда зрители усѣлись и простыни раздвинулись въ рамѣ, обтянутой марлей, взорамъ предстали три фигуры живой картины, въ значеніи которыхъ не было возможности сомнѣваться: Любинька стояла съ большимъ, подымающимся съ полу-чернымъ крестомъ и въ легкомъ бѣломъ платьѣ; близь нея, опираясь на якорь, Лина въ зеленомъ платьѣ смотрѣла на небо, а восьми-лѣтній Петруша въ красной рубашкѣ съ прелестными крыльями, вѣроятно позаимствованными у бѣлаго гуся и съ колчаномъ за плечами, цѣлился изъ лука чуть ли не на насъ. Конечно; можно бы было замѣтить, что въ картинѣ произошло смѣшеніе христіанской символики съ греческой миѳологіей, но критика зрителей не была такъ строга, и неподвижно цѣлящійся въ теченіи цѣлыхъ двухъ минутъ хорошенькій мальчикъ заслужилъ общую симпатію. Раздались рукоплесканія, и всѣ отправились въ домъ, исполненные дѣйствительнаго или поддѣльнаго восторга.
Въ подтвержденіе того, что Грибоѣдовъ почерпнулъ изъ жизни двустишіе Фамусова:
„Нѣтъ, я передъ родней ползкомъ,
Сыщу ее на днѣ морскомъ“....
— мнѣ не разъ приходилось уже говорить о нашихъ поѣздкахъ къ роднымъ, которыя отецъ считалъ обязательными со стороны приличія или пристойности, какъ онъ выражался. Бѣдная мать, проводившая большую часть времени въ постели, только чувствуя себя лучше по временамъ, выѣзжала лишь по близости и едва ли не въ одинъ домъ Борисовыхъ. Зато отецъ счелъ бы великимъ упущеніемъ не съездить за Болховъ, верстъ за сто къ неизмѣнной кумѣ своей Любови Неофитовнѣ и не представить ей вышедшую изъ института дочь, падчерицу и меня-студента. Опять желтая четверомѣ-
