бавить, что въ отцовскомъ кабинетѣ аршина три въ глухой стѣнѣ были отгорожены для гардероба. Весь мезонинъ состоялъ изъ одного 10-ти аршиннаго сруба, разгороженнаго крестообразно на четыре комнаты, двѣ поменьше и двѣ побольше. Меньшія были дѣвичьими, а изъ двухъ болышихъ одна была спальною матери, а другая дѣтской, выпустившей изъ своихъ стѣнъ, кромѣ умершихъ, пять человѣкъ дѣтей.
Такъ какъ моя Елизавета Николаевна всею душой предана была насущными интересамъ многочисленныхъ горничныхъ, то и я въ свою очередь не зналъ ничего отраднѣе обѣихъ дѣвичьихъ. Эти двѣ небольшихъ комнаты не отличались сложностью устройства, зато какъ богаты были содержаніемъ! Вмѣсто стульевъ въ первой и во второй дѣвичьей, съ дверью и лѣстницей на чердакъ, вдоль стѣнъ стояли деревянные съ висячими замками сундуки, которые мама иногда открывала, къ величайшему моему любопытству и сочувствію. Выдавая повару надлежащее количество сахарнаго горошка, корицы, гвоздики и кардамона, она иногда клала мнѣ въ руку пару миндалинокъ или изюминокъ. Изюмъ и черносливъ не входили въ разрядъ запретныхъ сахарныхъ и медовыхъ сладостей.
Вотъ на этихъ то сундукахъ вечеромъ и въ особенности рано утромъ со свѣчами усаживался на донцахъ съ гребнями говорливый сонмъ горничныхъ. Въ такое раннее время изъ уваженія къ нашему сну онѣ привлекательно перешептывались. Я зналъ, что тамъ передаются самыя свѣжія новости: какъ вчера у отставнаго дѣдушкинаго повара Игната Семеновича заболѣла голова, а Павелъ буфетчикъ въ той же избѣ въ своемъ углу сталъ на щипокъ отхватывать „барыню“ на балалайкѣ, и какъ Игнатъ Семеновичъ два раза крикнулъ ему: „перестань!“ а потомъ не посмотрѣлъ, что онъ съ барскаго верха и расколотилъ ему балалайку; какъ третьяго дня хоронили мать дурочки Акулины, и какъ дурочка чудесно по ней голосила и причитала: „сестрицы родимыя, вскиньтесь бѣлыми голубками, прилетайте поплакать надо мною, сиротинкой!“ и т. д.
А не то, опять про жаръ-птицу и про то, какъ царь на походѣ сталъ пить изъ студенаго колодца, и водяной, схва-
