тельномъ ученикѣ Аполлонѣ Григорьевѣ. „Какая память, какое прилежаніе! — говорилъ онъ, — не могу нахвалиться. Если, Богъ дастъ, поступите оба въ университетъ, сведу васъ непремѣнно“.
Вмѣстѣ съ приближеніемъ лѣта, подъ наше съ Тындоевымъ окно почти ежедневно приходилъ мороженникъ съ кадкою на головѣ и угощалъ насъ своимъ лакомствомъ; между прочимъ и я наслаждался большимъ стаканомъ crême brulét, стоившимъ двугривенный. Замѣтивъ, съ какою алчностью скупой Тындоевъ бралъ и себѣ стаканъ мороженаго, Медюковъ, не прочь иногда и пошалить, подошелъ и ловко ударилъ снизу стаканъ Тындоева по дну, такъ что мороженое, исполнивъ salto mortale, шлепнуло на земь. Ярости и фырканьямъ Тындоева не было предѣловъ.
Вознегодовавъ на его грубую брань, я сказалъ: „что ты фыркаешь какъ верблюдъ? да что тамъ верблюдъ! — ты хуже верблюда! верблюда поведи на веревкѣ на рынокъ, за него все таки 30 рублей дадутъ, а за тебя ничего не дадутъ!“
— Анъ дадутъ! наивно возразилъ Тындоевъ, и тѣмъ развеселилъ насъ, а Медюковъ приказалъ мороженнику наложить Тындоеву новый стаканъ.
За нѣкоторое время до экзаменовъ, Тындоевъ объявилъ, что ему необходимо съѣздить въ Тифлисъ, но что къ зимѣ онъ снова вернется, чтобы засѣсть за работу для экзаменовъ въ будущемъ году. При этомъ онъ выпросилъ у меня на проѣздъ прекрасный кожаный чемоданъ, купленный мнѣ отцомъ въ Петербургѣ.
Съ той поры я не встрѣчался уже ни съ Тындоевымъ, ни съ чемоданомъ, за который мнѣ впослѣдствіи порядкомъ досталось отъ отца.
