Но главнымъ махровымъ цвѣткомъ небольшаго букета былъ широкоплечій, мелкокудрявый Варпановъ. Чистяковъ любилъ разсказывать о Погодинскомъ ученикѣ Ниротморцевѣ, котораго я уже не засталъ. У этого Ниротморцева была французская сабля его отца, которую въ рѣшающія минуты жизни онъ требовалъ у своего крѣпостнаго Филиппа говоря: „Филиппъ, дай французскую“. Чаще всего онъ требовалъ французскую по отношению къ Варпанову.
Такъ, напримѣръ, въ глубокую осень, когда Погодинскій прудъ покрывался тонкимъ льдомъ, немогущимъ еще держать человѣка, Ниротморцевъ пускалъ по льду на середину пруда палку и кричалъ: „Варпановъ, пиль апортъ!“
Понятно, что послѣднему не хотѣлось, проламывая ледъ, лѣзть по горло въ прудъ за палкой. Но тогда раздавалось категорически: „Филиппъ французскую!“ и послѣ двухъ трехъ фухтелей по спинѣ Варпанова, послѣдній со слезами на глазахъ шелъ въ прудъ и приносилъ палку.
Но зато самъ Варпановъ зачастую проявлялъ стремленіе къ своеобразной игривости и шуткамъ, носившимъ какой-то телячій оттѣнокъ. Пуще всѣхъ доставалось отъ него опрятно одѣтому съ сильной просѣдью и золотою сережкой въ ухѣ Рудольфу Ивановичу, любившему поддержать свое достоинство нѣмецкими фразами.
— Господа, дружнѣе подходите къ супу; кушанье стынетъ. Господинъ Вегнеръ, вы вашими разговорами мѣшаете другимъ заниматься.
На это Варпановъ, оскаливая зубы и встряхивая кудрявой головой, съ убѣжденіемъ восклицалъ: „Рудошка, зачѣмъ обнимаешь Марфу?“ На что Рудольфъ Ивановичъ, всплеснувъ руками, отвѣчалъ: „ахъ, Herr Варпановъ, какія вы слова говорите!“
Человѣкъ, пустившій въ ходъ пословицу: „каковъ въ колыбелку, таковъ и въ могилку“, — могъ бы не на одномъ Дмитріевѣ провѣрить справедливость мысли о безплодности увѣщаній.
Напрасно напримѣръ М. П. Погодинъ безцеремонно выговаривалъ Аграфенѣ Михайловнѣ, вопервыхъ, ея грязную скупость, а вовторыхъ, непрошенныя вмѣшательства въ по-
