Вскорѣ послѣ именинъ, мы съ женою рѣшили навѣстить Борисова, а отъ него проѣхать въ Никольское повидаться съ Толстыми.
Бѣднаго Борисова, утѣшеннаго умнымъ щебетаніемъ обожаемаго имъ Пети, мы застали въ сравнительно покойномъ состояніи духа. Послѣ обѣда пришелъ старый Мартынычъ и былъ снова усаженъ Борисовымъ въ кабинетѣ на стулъ. Тутъ онъ въ первый разъ увидалъ жену мою и, конечно, не преминулъ разсказать ей о блаженныхъ дняхъ, когда онъ самъ: „надобно сказать, жилъ своимъ домкомъ, на своей землѣ и, надобно сказать, младенца имѣлъ. И какъ умеръ благодѣтель Ѳедоръ Васильевичъ Каврайскій и, надобно сказать, и младенецъ, и жена. И вотъ теперь, надобно сказать, пришелъ къ Ивану Петровичу просить помощи“.
— Какой это, Сергѣй Мартынычъ, помощи? спросилъ Борисовъ. — Вы получили свое мѣсячное положеніе?
— Получи-и-и-лъ! выразительно протянулъ Мартынычъ.
— Ну такъ что же?
— Братья отняли.
— Да вѣдь дать вамъ — они опять отнимутъ?
— Ня дамъ!
— Да вѣдь вы и въ тотъ разъ говорили: не дамъ.
— Да вѣдь я, Иванъ Петровичъ, прошу, — при этомъ онъ ущемлялъ щепотью правой руки оттопыренный кривой мизинецъ лѣвой — только вотъ такой кусочекъ хлѣбца!
— Такъ, Сергѣй Мартынычъ, нельзя!
— Нельзя! утвердительно говорилъ Мартынычъ.
— Вѣдь такъ, что вамъ ни дай, все отнимутъ.
— Отнимутъ, грустно повторялъ Мартынычъ. — Да вѣдь я, Иванъ Петровичъ, только вотъ такой кусочекъ чернаго хлѣбца прошу!
— Да вѣдь его отнимутъ.
— Ня дамъ!
Съ великимъ трудомъ выбрались мы изъ ложнаго круга краснорѣчія Мартыныча. Когда онъ вышелъ изъ комнаты, Иванъ Петровичъ воскликнулъ: „ты видишь, онъ совершенный свирѣпый Аханъ“.
Во дни нашей юности въ Москвѣ, въ газетахъ и отдѣль-
