ціалъ. Развѣ возможно безъ глубокой признательности помянуть всѣ эти имена?
Зимой, въ день Новаго Года, почтенный Максимъ Германовичъ не забылъ насъ на Плющихѣ и явился въ мундирѣ инспектора серпуховской прогимназіи. На мой вопросъ: какъ справляется онъ съ новой должностью и связанною съ ней канцелярской работой? — онъ отвѣчалъ, что нимало не тяготился бы дѣломъ, если бы родители учениковъ не терзали его.
— Чѣмъ и какимъ родомъ? спросилъ я.
— Своимъ дикимъ отношеніемъ къ дѣлу воспитанія. Станешь говорить объ отсталости мальчика въ наукѣ и просить къ нему репетитора — говорятъ: „Боже сохрани, это дорого, а вы его построже“. Говоришь, что строгость только увеличитъ тупость мальчика — отвѣчаютъ: „а вы всетаки его построже“. На дняхъ, говоря съ однимъ евреемъ объ его сынѣ, я спросилъ: „неужели всѣмъ нужно идти въ классическую прогимназію? Вѣдь вотъ вы торговый человѣкъ. Ну что бы вамъ сына приспособить къ своему дѣлу?“ „Пробовалъ — былъ отвѣтъ — глупъ больно. А тутъ курсъ кончитъ, всетаки докторишкой будетъ“. И такъ будетъ всегда, пока знаніе будетъ давать чинъ.
На слѣдующую весну въ февралѣ мѣсяцѣ, бывшій въ мое время мценскимъ предводителемъ, Ал. Арк. Тимирязевъ заѣхалъ въ Воробьевку съ братомъ своимъ Н. А., командиромъ Казанскаго драгунскаго полка.
Послѣдній искалъ себѣ подъѣздка; но имѣвшаяся въ Воробьевкѣ верховая ему не понравилась, что не помѣшало нашему пріятному знакомству. Когда затѣмъ вернувшемуся изъ заграницы Борисову пришло время отбывать воинскую повинность, то и онъ въ свою очередь нашелъ, что ему всего удобнѣе поступить въ полкъ Николая Аркадьевича, куда онъ и отправился, снабженный рекомендательными письмами Ал. Арк. и моимъ. Справедливость требуетъ сказать, что, не смотря на восторгъ, съ какимъ Петя говорилъ о своемъ поступленіи въ кавалерію, онъ до глубокой осени оттягивалъ свое окончательное отправленіе въ Ромны — штабъ-квартиру Казанскаго полка.
Въ это время, въ виду его праздношатанія по парку и
