словечко. Пожалуйста же по старому любите насъ, какъ и мы. Передайте нашъ привѣтъ Марьѣ Петровнѣ.
„Дорогой Аѳанасій Аѳанасьевичъ! Страховъ пишетъ мнѣ, что вы жалуетесь на меня. Вы жалуйтесь и ругайте меня и лучше всего мнѣ самому, я это ужасно люблю; но попрежнему пишите, заѣзжайте и любите меня. Что вашъ Шопенгауэръ? Я жду его съ большимъ интересомъ. Я очень много работаю. Всѣ у насъ здоровы. Жена вамъ кланяется. Нашъ общій поклонъ Марьѣ Петровнѣ.
Наслушавшись зимою восторженныхъ восклицаній Каткова объ очаровательной природѣ Крыма, я все лѣто толковалъ, что стыдно проживать въ недалекомъ сравнительно разстояніи отъ Крыма и умереть, не видавши южнаго берега, не взирая на Севастопольскую желѣзную дорогу. Къ этому желанію случайно присоединился дошедшій до меня слухъ, что добрый мой товарищъ, однополчанинъ кирасирскаго Военнаго Ордена полка, — Ребилліоти, покинувшій полкъ еще до Венгерской компаніи, женатъ и проживаетъ въ своемъ имѣніи близь станціи Бахчисарай. Конечно, тотчасъ же на письмо мое къ нему послѣдовало самое любезное и настойчивое приглашеніе начать знакомство съ Крымомъ съ его имѣнія въ долинѣ Качи.
Какъ ни порывались мы съ женою и Иваномъ Александровичемъ въ Крымъ, молотьба и сѣвъ не отпустили насъ раньше послѣднихъ чиселъ сентября, хотя мы чувствовали, что нѣсколько запоздали. Наконецъ мы свободны и въ вагонѣ съ запасомъ закусокъ, чайныхъ приборовъ и сливокъ. Того же вечера прибываемъ въ Харьковъ, и пересѣвши въ полдень на слѣдующій день въ Лозовой на другой поѣздъ, — пускаемся въ дальнѣйшій путь. Ночь, озаряемая полнолуніемъ и миріадами звѣздъ, спустилась на землю почти свѣтла, какъ день.
