няютъ меня, и прошу васъ простить меня за это. Въ первой же главной моей винѣ, какъ вамъ это должно казаться, что я не отвѣчалъ вамъ на ваше предложеніе пріѣхать въ Ясную, — я рѣшительно невмѣняемъ. Не понялъ ли я этого, просмотрѣлъ ли, но совершенно забылъ, и для меня этого вашего предложенія пріѣхать не существовало. Я вамъ все это такъ пишу, потому что знаю, что вы мнѣ повѣрите, что я пишу истинную правду. Какъ это случилось — не знаю. Но въ этомъ я не виноватъ. Не виноватъ потому, что всегда читаю ваши письма по нѣскольку разъ и вникая въ каждое слово, не виноватъ уже навѣрно въ томъ, чтобы я могъ промолчать, не подхвативъ его съ радостью, ваше предложеніе пріѣхать къ намъ. Во всякомъ случаѣ простите, но не мѣняйтесь ко мнѣ, какъ я не перемѣнюсь къ вамъ, пока мы живы. И очень очень благодарю васъ за ваше письмо. Мнѣ такъ хорошо стало теперь; потому что твердо надѣюсь, что получу отъ васъ хорошую вѣсточку, и можетъ быть вы уже совсѣмъ покажете мнѣ, что прощаете меня, пріѣхавъ къ намъ. Жена кланяется вамъ; она чувствовала то же, что я, относительно васъ, еще сильнѣе меня.
„Дорогой Аѳанасій Аѳанасьевичъ! Страховъ мнѣ пишетъ, что онъ хотѣлъ исполнить мою просьбу: уничтожить въ васъ всякое, какое могло быть, недоброжелательство ко мнѣ или недовольство мною, — но что это оказалось совершенно излишне. Онъ ничего не могъ мнѣ написать пріятнѣе. И это же я чую въ вашемъ письмѣ. А это для меня главное. И еще будетъ лучше, когда вы по старой привычкѣ заѣдете ко мнѣ. Мы оба съ женою ждемъ этого съ радостью. Теперь лѣто и прелестное лѣто, и, я какъ обыкновенно, ошалѣваю отъ жизни и забываю свою работу. Нынѣшній годъ долго я боролся, но красота міра побѣдила меня. И я радуюсь жизнью и больше почти ничего не дѣлаю. У насъ полонъ домъ гостей. Дѣти затѣяли спектакль, и у нихъ шумно и весело. Я съ трудомъ нашелъ уголокъ и выбралъ минутку, чтобы написать вамъ
