кабинетѣ, были пробиты уже при нашей перестройкѣ дома, и рамы, сдѣланныя изъ столѣтнихъ досокъ, уцѣлѣвшихъ въ видѣ закромовъ въ амбарѣ, были дотого плотны, что старушка, чувствительная ко всякихъ атмосфернымъ вліяніямъ, садилась съ своимъ шитьемъ зимою на подоконникъ. Такъ какъ въ стихотворныхъ переводахъ я, кромѣ вѣрности тона, требую отъ себя и тождественнаго количества стиховъ, то иногда давалъ Терезѣ Петровнѣ въ руки Гётевскаго Фауста, прося сосчитывать стихи отдѣльныхъ дѣйствующихъ лицъ. При этомъ она всегда опережала меня и говорила: zwei или drei und zwanzig — раньше чѣмъ я говорилъ: два или двадцать три. Не взирая на такую систематическую провѣрку, мы ухитрились пропустить три стиха, которые были возстановлены уже въ изданіи 2-й части трагедіи.
Л. Н. Толстой писалъ:
„Прежде чѣмъ сказать вамъ, какъ мнѣ совѣстно передъ вами и какъ я чувствую себя виноватымъ передъ вами, прежде всего я ужасно благодаренъ вамъ, дорогой Аѳанасій Аѳанасьевичъ, за ваше доброе, прекрасное, главное умное письмо. Вы имѣли причины быть недовольнымъ мною и вмѣсто того чтобы высказать мнѣ свое нерасположеніе, которое очень могло бы быть, вы высказали мнѣ причины своего недовольства мною добродушно и главное такъ, что я почувствовалъ, что вы всетаки любите меня. Письмо ваше произвело на меня чувство умиленія и стыда за свою неряшливость, — ничего больше. Вотъ что было, и вотъ мои послѣднія впечатлѣнія о нашихъ отношеніяхъ. Вы мнѣ писали, какъ всегда; я, какъ всегда, съ радостью получалъ ваши письма, но не какъ всегда (съ еще большей неаккуратностью чѣмъ прежде, вслѣдствіе своихъ особенно напряженныхъ занятій нынѣшняго года) — отвѣчалъ; но передъ весною я получилъ отъ васъ письмо, въ которомъ видѣлъ, что вы меня въ чемъ то считаете виноватымъ. Вина моя единственная и ненастоящая передъ вами была та, что, прочтя это письмо, я не написалъ тотчасъ же вамъ, что я и хотѣлъ сдѣлать, прося у васъ объясненія, за что вы недовольны мною. Опять мои занятія немного изви-
