пробѣлъ да и умереть; а все не могу не разворачивать самъ себя.
„У насъ все корь: половину дѣтей перебрала, а остальныхъ ждемъ. Что жь вы въ Москву? Только не дай Богъ, чтобы для здоровья, а хорошо бы для винтовъ какихъ-нибудь въ машину, и къ намъ бы заѣхали. Нашъ поклонъ Марьѣ Петровнѣ.
„Благодарю васъ за ваше послѣднее хорошее письмо, дорогой Аѳанасій Аѳанасьевичъ, и за апологъ о соколѣ, который мнѣ нравится, но который я желалъ бы болѣе пояснить. Если я этотъ соколъ и если, какъ выходитъ изъ послѣдующаго, залетаніе мое слишкомъ далеко состоитъ въ томъ, что я отрицаю реальную жизнь, то я долженъ оправдаться. Я не отрицаю ни реальной жизни, ни труда, необходимаго для поддержанія этой жизни, но мнѣ кажется, что большая доля моей и вашей жизни наполнена удовлетвореніями не естественныхъ, а искусственно привитыхъ намъ воспитаніемъ и самими нами придуманныхъ и перешедшихъ въ привычку потребностей, и что девять десятыхъ труда, полагаемаго нами на удовлетвореніе этихъ потребностей, — праздный трудъ. Мнѣ-бы очень хотѣлось быть твердо увѣреннымъ въ томъ, что я даю людямъ больше того, что получаю отъ нихъ; но такъ какъ я чувствую себя очень склоннымъ къ тому, чтобы высоко цѣнить свой трудъ и низко цѣнить чужой, то я не надѣюсь увѣриться въ безобидности для другихъ разсчета со мной однимъ усиленіемъ своего труда и избраніемъ тяжелѣйшаго (я непремѣнно увѣрю себя, что любимый мною трудъ есть самый нужный и трудный); — я желалъ бы какъ можно меньше брать отъ другихъ и какъ можно меньше трудиться для удовлетворенія своихъ потребностей; и думаю, такъ легче не ошибиться. Жалѣю очень, что здоровье ваше все нетвердо, но радуюсь тому, что вы духомъ здоровы, что видно изъ вашихъ писемъ. Отъ души обнимаю васъ и прошу передать наши поклоны Марьѣ Петровнѣ.
