— Я былъ очень радъ твоему пріѣзду, сказалъ я племяннику, провожая его; но если мы будемъ стараться разрушать другъ у друга душевное спокойствіе, то гораздо проще намъ не встрѣчаться.
Напрасно ожидалъ я для брата отрезвленія отъ ночнаго сна. Утромъ на другой день онъ пришелъ и сталъ въ кабинетѣ у письменнаго стола съ видомъ провинившагося школьника. Я догадался, что онъ не измѣнилъ рѣшенія.
— „Ѣдешь?“ —„Ѣду.“ — „Сколько нужно денегъ?“
— Не знаю.
— Вѣдь это, братецъ, глупо.
— Она пишетъ: 1000 рублей.
— Да вѣдь это она пишетъ, а ты-то съ чѣмъ останешься? Возьми на первый случай хоть 1500, а изъ Вѣны пришли свой адресъ, по которому вышлю сколько нужно.
Черезъ часъ онъ уже уѣхалъ на станцію.
Л. Н. Толстой писалъ:
„Получилъ ваше славное, длинное письмо, дорогой Аѳанасій Аѳанасьевичъ. Не хвалите меня. Право, вы видите во мнѣ слишкомъ много хорошаго, а въ другихъ слишкомъ много дурнаго. Хорошо во мнѣ одно, — что я васъ понимаю и потому люблю. Но хотя и люблю васъ такимъ, какой вы есть, всегда сержусь на васъ за то, что „Марфа печется о мноземъ, тогда какъ единое есть на потребу.“ И у васъ это единое очень сильно, но какъ-то вы имъ брезгуете, а все больше билліардъ устанавливаете. Не думайте, чтобы я разумѣлъ стихи: хотя я ихъ и жду, но не о нихъ рѣчь, они придутъ и надъ билліардомъ, а о такомъ міросозерцаніи, при которомъ бы не надо было сердиться на глупость людскую. Кабы насъ съ вами истолочь въ одной ступѣ и слѣпить потомъ пару людей, была бы славная пара. А то у васъ такъ много привязанности къ житейскому, что если какъ-нибудь оборвется это житейское, вамъ будетъ плохо, а у меня такое къ нему равнодушіе, что нѣтъ интереса къ жизни; и я тяжелъ для другихъ однимъ вѣчнымъ переливаніемъ изъ пустаго въ порожнее. Не думайте, что я рехнулся. А такъ не
