мчался мальчикъ слуга, изъ Грайворонскихъ дворовыхъ, съ радостнымъ восклицаніемъ: „Петръ Аѳанасьевичъ пріѣхалъ“.
Не успѣлъ я опомниться, какъ прибѣжалъ братъ и бросился обнимать меня.
Когда мы всѣ понемногу успокоились, начались разсказы о всевозможныхъ похожденіяхъ, о которыхъ я здѣсь умалчиваю, ограничиваясь лично мною испытаннымъ или письменно несомнѣннымъ Зная брата, нельзя было сомнѣваться въ самыхъ фантастическихъ его приключеніяхъ, и надо было только удивляться, что онъ, приложившись изъ винтовки на водопоѣ въ своего эскадроннаго командира, не былъ разстрѣлянъ и, выпросившись на день въ Константинополь, сидѣлъ въ настоящую минуту въ Воробьевкѣ, слѣдовательно, въ качествѣ дезертира. Видно было, что ему нужна была, во что бы ни стало, внѣшняя дѣятельность, и когда Боткины въ концѣ апрѣля явились большимъ обществомъ, братъ и самъ былъ въ восторгѣ отъ ежедневныхъ катаній и прогулокъ и восхитилъ всѣхъ своею любезностью. Взыскательный и разборчивый во всѣхъ предметахъ хозяйства, онъ, къ удивленію, былъ совершенно доволенъ купленнымъ нами имѣніемъ, которое иначе не называлъ, какъ „Воробьевочка“. Порицанія его заслуживало только состояніе деревьевъ въ паркѣ въ лѣсу, и торчавшихъ своими сухими вѣтвями. „Это скандалъ“, говорилъ онъ и потребовалъ плотниковъ, съ которыми принялся опиливать и даже рубанкомъ застрагивать сухіе сучья. Я не мѣшалъ ему въ его копоткой, но дѣйствительно мастерской работѣ, благодѣтельные слѣды которой сохранились по сей день.
Однажды, когда посѣтившее насъ московское общество уѣхало, и мы остались въ тѣсномъ домашнемъ кругу, за завтракомъ брату подали письмо, которое онъ, прочитавъ, шлепкомъ ударилъ о паркетъ и такъ и оставилъ около своего стула.
— Что тебя такъ разсердило? спросилъ я черезъ минуту.
— Э! да что! воскликнулъ братъ, нетерпѣливо тряхнувъ головою. — Любиньку доктора посылаютъ для операціи въ Вѣну, а она зоветъ меня съ собою въ качествѣ спутника и охранителя.
