сени предстояло переклеить новыми обоями; изъ заброшенныхъ кухни и флигеля вывезти цѣлыя горы грязи, кирпичу и битой посуды, a затѣмъ передѣлать разрушенныя печи и прогнившіе полы. Прибывшая изъ Степановки мебель размѣстилась въ прекрасныхъ и пустыхъ каменныхъ амбарахъ, такъ какъ Воробьевскія поля состояли уже 30 лѣтъ въ арендѣ у крестьянъ.
Понятно, что въ опустѣвшемъ Степановскомъ домѣ жить было невозможно, и мнѣ приходилось ѣхать сначала во Мценскъ для заявленія съѣзду, что по перемѣнѣ мѣста жительства продолжать быть участковымъ мировымъ судьею не могу, a затѣмъ и въ Москву за паркетомъ, обоями, замками, зеркалами, взамѣнъ оказавшихся въ домѣ разбитыми и т. п. Въ это время наша Моск.-Курская желѣзная дорога имѣла видъ передвижнаго лагеря. Войска, раненые, а впослѣдствіи и военно-плѣнные на всѣхъ запасныхъ путяхъ станцій. Помню небольшой эпизодъ, разсказанный мнѣ главнымъ дѣйствующимъ лицомъ, тогдашнимъ мценскимъ предводителемъ дворянства.
— Получаю, говорилъ онъ, увѣдомленіе о передачѣ намъ во Мценскѣ 35-ти раненыхъ. Конечно, я бросился по знакомымъ купеческимъ и обывательскимъ домамъ и къ назначенному дню приготовилъ какъ надлежащее количество лошадей для перевозки раненыхъ, такъ и соотвѣтственное число коекъ, врачей и фельдшеровъ. Въ ночи мы съ городскимъ головою, полицеймейстеромъ и главнымъ докторомъ отправились на станцію желѣзной дороги, и въ 12 часовъ въ темную ночь пришелъ поѣздъ съ багажными вагонами, гдѣ на скудной соломенной подстилкѣ при 25-ти градусахъ мороза лежали раненые. На платформу вышелъ полковникъ и, узнавши во мнѣ предводителя, спросилъ: „сколько мнѣ вамъ ихъ выкинуть?“
— Помилуйте, полковникъ, отвѣчалъ я, — выкидываютъ только замороженныя туши, a мнѣ указано принять 35 раненыхъ.
„При помощи желѣзнодорожной и нашей прислуги, раненыхъ стали наскоро выносить и складывать на платформѣ, a затѣмъ поѣздъ свистнулъ и скрылся во мракѣ, сверкая
