тасикѣ письмоводителя становаго пристава. Какъ въ это утро засѣданія не было, я сидѣлъ у брата за большимъ письменнымъ столомъ, куря и о чемъ-то благодушно бесѣдуя. Около насъ усѣлся и любопытный до крайности Петя Борисовъ.
Въ комнату вошелъ мой письмоводитель и со словами: „отъ становаго пристава“ — положилъ передо мною подписной листъ отъ предводителя дворянства въ пользу сербовъ. Такъ какъ я считалъ Сербію какимъ-то горячечнымъ бредомъ географіи, то, конечно, не подписалъ бы ничего; но какъ листъ былъ отъ предводителя, то совѣстно было написать: читалъ такой-то; и я, подписавъ рубль серебромъ, благодушно повернулъ листъ къ брату со словами: „не подпишешься-ли?“
— Это что же! воскликнулъ братъ, гнѣвно сверкнувъ глазами: эти рубли — знать, насмѣшка? это все Любинькины штуки! Но я положу этому конецъ. Гдѣ этотъ нарочный?
Съ этими словами братъ всталъ, растворилъ шкафъ и, взявши съ полки револьверъ, сталъ изъ коробочки вдвигать въ него патроны. Напрасно старался я доказывать, что трудно Любинькѣ поддѣлать оффиціальную бумагу, — раздраженіе брата зашло уже слишкомъ далеко, и настоятельно противодѣйствовать ему — значило подливать масло въ огонь. Не понимая этого, Петя, трусъ по природѣ, началъ приставать къ брату съ плаксивыми восклицаніями: „дядя! да помилуй! оставь!“
Выведенный изъ себя братъ, обращая револьверъ со взведеннымъ куркомъ на мальчика, воскликнулъ: „Петруша!“
Успѣвши уже раза съ два крикнуть племяннику: „отстань!“ — и видя безполезность моихъ увѣщаній, я громко крикнулъ брату: „валяй, валяй его, наповалъ! Это будетъ ему хорошимъ урокомъ, не вмѣшиваться, гдѣ его не спрашиваютъ!“
Все это произошло въ одинъ моментъ; братъ какъ будто опомнился, а Петруша въ одинъ мигъ превратился въ мѣловое изваяніе.
— Гдѣ онъ? крикнулъ братъ, направляясь къ дверямъ. — Я имъ покажу, что это за шутки! И онъ быстрыми шагами направился вдоль корридора къ дверямъ камеры, держа наготовѣ взведенный револьверъ.
