„Господа! позвольте васъ познакомить. Я вижу въ этой случайности хорошее предзнаменованіе. Это какъ разъ юрисъ-консультъ Н. П. С—ъ, и ты можешь попросить его совѣта насчетъ своего дѣла. А онъ, я увѣренъ, будетъ тѣмъ внимательнѣе, что самъ превосходными стихами переводить Мицкевича“.
Въ Петербургѣ я и самъ разыскалъ давно знакомаго мнѣ другаго юрисъ-консульта, образованнаго и любезнаго Н. В. К—а. Но съ больною мельницей происходило то же самое, что бываетъ съ каждымъ больнымъ. Доктора, сколько бы ихъ ни призывали, хотя бы первоклассныхъ, любезно кланяются и самымъ внушительнымъ тономъ говорять слова, изъ которыхъ никто не въ состоянии вывесть опредѣленнаго заключенія. Тѣмъ не менѣе я пустился на поиски самыхъ крупныхъ врачей, въ видѣ завѣдующаго министерствомъ юстиціи. Узнавши черезъ общаго знакомаго о дняхъ, въ которые товарищъ министра С—ій обѣдаетъ въ Англійскомъ клубѣ, мы неукоснительно въ эти дни стали обѣдать тамъ съ Васил. Петров.
Я не встрѣчалъ человѣка, въ которомъ бы стремленіе къ земнымъ наслажденіямъ высказывалось съ такой беззавѣтной откровенностью, какъ у Боткина. Можно было бы подумать, что онъ древній грекъ, заставившій Шиллера въ своемъ гимнѣ „Боги Греціи“ воскликнуть:
„Было лишь прекрасное священно,
Наслажденья не стыдился богъ»...
Но нигдѣ стремленіе это не проявлялось въ такой полнотѣ, какъ въ клубѣ передъ превосходною закускою.
„Вѣдь это все прекрасно! восклицалъ Боткинъ съ сверкающими глазами. — Вѣдь это все надо ѣсть!
Когда я въ возможной краткости изложилъ С—у дѣло мельницы, онъ спросилъ: „вы о чемъ же собственно просите?“ — поставивши этимъ вопросомъ меня въ затрудненіе. Когда, указывая на преднамѣренную путаницу, введенную въ дѣло противникомъ, я сталъ просить о вниманіи къ дѣлу, С—ій сказалъ: „могу васъ увѣрить, что я каждое дѣло, проходящее черезъ мои руки, разсматриваю съ полнымъ вниманіемъ“.
