Пріѣхавшій въ концѣ мая, по обычаю съ наилучшими отмѣтками, Петя Борисовъ принесъ къ намъ въ домъ все увлеченіе ранней молодости и духовной весны. Этого нечего было заинтересовывать и возбуждать, а приходилось на каждомъ шагу только сдерживать. Не разъ, оставаясь со мною наединѣ, на скамьѣ въ рощѣ или въ саду, онъ задавалъ мнѣ вопросъ, которымъ я самъ промучился всю сознательную жизнь съ 14-ти лѣтняго возраста т. е. съ моего поступленія въ пансіонъ Крюммера въ гор. Верро.
— Дядичка, говорилъ Петя вкрадчивымъ голосомъ, — я никогда не могу уяснить себѣ, почему ты не Шеншинъ, когда ты, подобно дядямъ Васѣ и Петѣ — Аѳанасьевичъ и родился въ маминыхъ Новоселкахъ. Какъ сюда замѣшался Фетъ, и почему Фетъ мнѣ родной дядя, — меня постоянно спрашиваютъ, и я никакого отвѣта дать не могъ. Дорогой дядичка, если бы можно было тебѣ наконецъ назваться Шеншинымъ, то ты не можешь себѣ представить, какое бы это было для всѣхъ насъ счастіе и облегченіе.
— Милый другъ мой, отвѣчалъ я, — это такая сложная исторія, которую нужно передать во всѣхъ подробностяхъ, для того чтобы она явилась неискаженной, и когда нибудь я найду минуту сообщить тебѣ эти подробности.
Конечно, умный мальчикъ смекнулъ, что тутъ что-то неладно.
