я едва могъ понять, — что онъ желаетъ имѣть свѣдѣнія объ Эмсѣ, а самъ подписался дрожащей рукой. Прикащикъ мой Зайчинскій былъ у него и говоритъ, что онъ не встаетъ съ постели и имѣетъ видъ умирающаго. Я убѣжденъ, что вы теперь уже давно въ Новоселкахъ, но я не могъ утерпѣть, чтобы не написать вамъ: мысль, что бѣдный Борисовъ гаснетъ одинъ, не имѣя возлѣ себя грамотнаго человѣка, слишкомъ для меня тяжела. Пожалуйста напишите мнѣ какъ можно скорѣе. Я здѣсь еще остаюсь два мѣсяца. Бѣдный Иванъ Петровичъ и бѣдный Петя!
Однажды, когда вся Степановка спала непробуднымъ сномъ, я услыхалъ стукъ въ окно спальни; отодвигаю занавѣсъ и вижу у самой террасы тройку лошадей въ хомутахъ и стоящаго подъ окномъ небольшаго человѣчка, въ которомъ тотчасъ же узналъ Чижовскаго ямщика Касьяна, роднаго брата знаменитаго Ѳедота.
— Что тебѣ надо? крикнулъ я, пріотворяя окошко.
— Извольте письмо отъ Петра Аѳанасьевича.
Зажегши свѣчку, я на клочкѣ бумаги, свернутой клинушкомъ, прочелъ: „Ивану Петровичу плохо; сейчасъ пріѣзжай въ Новоселки.
— Вотъ тебѣ три рубля и постарайся, сказалъ я Касьяну, на свѣжей лошади дать знать въ Новоселки, что я пріѣду съ первымъ поѣздомъ во Мценскъ.
На другой день тотъ же самый Иванъ Ѳедоровъ принялъ меня на Мценской станціи въ ту же самую коляску. Давно уже колеса гремѣли по городскому шоссе, а я все еще не имѣлъ духу спросить про больнаго. Наконецъ, упрекнувъ себя въ малодушіи, я спросилъ вполголоса: „а что Иванъ Петровичъ?“
— Сегодня въ 4 часа утра кончились, отвѣчалъ Иванъ Ѳедоровъ.
Въ Новоселкахъ я засталъ Борисова уже на столѣ. Лицо его казалось менѣе изнеможеннымъ, чѣмь я его видѣлъ въ
