наслаждаюсь, вовторыхъ, — убѣдился, что изо всего истинно прекраснаго и простаго прекраснаго, что произвело слово человѣческое, я до сихъ поръ ничего не зналъ, какъ и всѣ — и знаютъ, но не понимаютъ; — втретьихъ, — тому, что я не пишу и писать дребедени многословной никогда не стану. И виноватъ, и ей-Богу никогда не буду. Ради Бога объясните мнѣ, почему никто не знаетъ басенъ Эзопа, ни даже прелестнаго Ксенофонта, не говорю уже о Платонѣ, Гомерѣ, которые мнѣ предстоятъ. Сколько я теперь ужь могу судить, Гомеръ только изгаженъ нашими взятыми съ нѣмецкаго образца переводами. Пошлое, но невольное сравненіе: отварная и дистеллированная вода и вода изъ ключа, ломящая зубы, съ блескомъ и солнцемъ и даже соринками, отъ которыхъ она еще чище и свѣжѣе. Всѣ эти Фоссы и Жуковскіе поютъ какимъ-то медово-паточнымъ, горловымъ и подлизывающимъ голосомъ. А тотъ чортъ и поетъ, и оретъ во всю грудь, и никогда ему въ голову не приходило, что кто-нибудь его можетъ слушать. Можете торжествовать: безъ знанія греческаго — нѣтъ образованія. Но какое знаніе? Какъ его пріобрѣтать? Для чего оно нужно? На это у меня есть ясные какъ день доводы.
„Вы не пишете ничего о Марьѣ Петровнѣ, изъ чего съ радостью заключаемъ, что ея выздоровленіе хорошо подвигается. Мои всѣ здоровы и вамъ кланяются.
Пріѣхавъ, какъ всегда, въ Москву на самое короткое время, я засталъ бѣднаго Борисова въ гостинницѣ Дрезденъ въ самомъ плачевномъ состояніи. Всегда худощавый, онъ исхудалъ до неузнаваемости и безпрестанно откашливался. Не было никакого сомнѣнія, что смерть, въ видѣ злой чахотки, приближается къ нему быстрыми шагами. Какъ всѣ чахоточные, онъ не падалъ духомъ и былъ увѣренъ, что весенній, деревенскій воздухъ его поправить. Конечно, всѣ старались поддерживать въ немъ эти мысли. Когда жена моя въ концѣ апрѣля вернулась въ Степановку, то разсказала, съ какими усиліями ей довелось довезти Ивана Петровича въ
