Толстой писалъ мнѣ 1870 года 4 февраля:
„Письмо ваше, любезный Аѳанасій Аѳанасьевичъ, получилъ я 1-го февраля. Но даже если бы получилъ и нѣсколько прежде, я не могъ бы ѣхать. Вы мнѣ пишете: „я одинъ, одинъ!!“ А я читаю и думаю: вотъ счастливецъ — одинъ. А у меня жена, трое дѣтей, четвертый грудной, двѣ старухи тетки, нянька и двѣ горничныя. И все это вмѣстѣ больно: лихорадка и жаръ, слабость, головная боль, кашель. Въ такомъ положеніи застало меня ваше письмо. Теперь начинаютъ поправляться; но за столомъ еще обѣдаю я со старухой теткой изъ десяти человѣкъ. Да и я второй день боленъ грудью и бокомъ. Какъ только поправимся, то пріѣду къ вамъ. Многое, очень многое хочется вамъ сообщить. Я очень много читалъ Шекспира, Гете, Пушкина, Гоголя, Мольера, — и обо всемъ этомъ многое хочется вамъ сказать. Я нынѣшній годъ не получаю ни одного журнала и ни одной газеты и нахожу, что это очень полезно. Пожалуйста пишите мнѣ изрѣдка, чтобы мнѣ знать, можно ли застать васъ дома.
Тургеневъ писалъ:
„Любезнѣйшій Фетъ, письмо ваше застало меня еще здѣсь, но на самомъ канунѣ отъѣзда въ Веймаръ, куда мы всѣ купно перебираемся на два мѣсяца. Имѣю вамъ сказать два слова о Луизѣ Гериттъ, дочери г-жи Віардо. Эта несчастная и сумасбродная женщина много причинила горя всему своему семейству, и кончитъ тѣмъ, что себя погубить. Выйдя замужъ по собственному настойчивому желанію за г-на Геритта (я за нѣсколько дней до ея рѣшенія ѣздилъ къ ней съ предложеніемъ отъ другаго француза, прекраснаго человѣка, котораго она, казалось, любила до тѣхъ поръ), — она внезапно возненавидѣла своего мужа, хотя ни въ чемъ упрекнуть его не могла, убѣжала съ Мыса Доброй Надежды, гдѣ онъ былъ консуломъ, и явилась въ Баденъ; потомъ покинула родительскій домъ и послѣ разныхъ странствованій очутилась въ Пе-
