скому дому“ — фраза эта, вычитанная мною въ вашемъ пісьмѣ, любезнѣйшій Аѳ. Аѳ., повергла меня въ совершеннѣйшее недоумѣніе. 20 сентября нашего стиля равняется 2-му октября европейскаго, — значитъ съ небольшимъ черезъ три недѣли? Охота у насъ въ Баденѣ тогда въ самомъ разгарѣ, и вы бы имѣли всѣ возможные случаи отличиться. Но какъ же вы впродолженіе письма говорите о вашихъ работахъ по мировой части до самой весны и вообще уже болѣе не упоминаете объ этомъ путешествіи? Непонятно, рѣшительно непонятно! Жили бы вы, конечно, у меня въ домѣ, всѣ бы вамъ обрадовались, но всетаки это мнѣ кажется темнотою, и потому я не могу предаться никакимъ пріятнымъ мечтамъ по этому поводу.
„Здоровье мое исправилось, и я, хотя осторожно, могу съ разрѣшенія доктора ходить на охоту. Былъ всего два раза: въ первый разъ стрѣлялось отлично — изъ 14 выстрѣловъ попалъ 11 разъ; во второй разъ стрѣлялъ гораздо хуже: 27 выстрѣловъ — убито 15 штукъ. Долго ходить не могу. Однако послѣ завтра отправляюсь опять. Литературой занимаюсь мало и до сихъ поръ не могу окончить дурацкихъ моихъ „Воспоминаній“. Театръ у г-жи Віардо устроенъ окончательно. Ѣздилъ въ Мюнхенъ, видѣлъ много хорошаго. Жизнь вообще ничего: то ползетъ, то течетъ и, главное, проходитъ.
„Мой садъ здѣсь также разростается: пріѣзжайте, посмотрите.
„Но какую же вы мнѣ задали загвоздку! На всякій случай къ 20-му сентября стараго стиля комната будетъ готова.
Толстой писалъ отъ 30 августа 1869 года:
„Получилъ ваше письмо и отвѣчаю не столько на него, сколько на свои мысли о васъ. Ужь вѣрно я не менѣе вашего тужу о томъ, что мы такъ мало видимся. Я дѣлалъ планы пріѣхать къ вамъ и дѣлаю еще. Но до сихъ поръ вотъ не готовъ шестой томъ, который я думалъ кончить мѣсяцъ тому назадъ, — до сихъ поръ, хотя весь давно набранъ, — не конченъ.
„3наете ли что было для меня нынѣшнее лѣто? — Неперестающій восторгъ передъ Шопенгауэромъ и рядъ духовныхъ наслажденій, которыхъ я никогда не испытывалъ. Я выписалъ
