такого хлѣба я подумалъ, что прежде чѣмъ судить людей, надо при малѣйшей къ тому возможности накормить ихъ, хотя бы только въ предѣлахъ своего участка, помогая наиболѣе нуждающимся. Мысль эта занимала меня по дорогѣ въ Москву, хотя средства къ осуществленію ея я еще ясно не различалъ. Доѣхали мы на этотъ разъ въ повозкѣ только до Тулы, а тамъ уже пересѣли въ вагонъ. Графа Льва Николаевича Толстаго съ женою и дѣтьми я засталъ на Кисловкѣ на квартирѣ.
Было воскресенье, и у Толстыхъ я, къ изумленію и удовольствію своему, нашелъ Петю Борисова, котораго, съ дозволенія Ивана Петровича, графиня брала по воскресеньямъ къ своимъ дѣтямъ. Когда дѣтей повели гулять, графиня со смѣхомъ разсказала мнѣ грозный эпизодъ въ дѣтской въ прошлое воскресенье. „Кто-то привезъ дѣтямъ конфектъ, говорила она, и уѣзжая со двора, я разрѣшила дѣтямъ взять изъ коробки по конфектѣ. Возвращаюсь и вижу, что коробка пуста. Мои дѣти лгать не пріучены, и они легко сознались бы въ своей винѣ. Но при самыхъ настоятелъныхъ распросахъ моихъ, — виновнаго между моими не оказалось. „Петя, сказала я, ужь не ты ли поѣлъ конфекты?“ — Къ чести его надо сказать, что онъ тотчасъ же сознался, и я самымъ безцеремоннымъ образомъ объяснила ему всѣ дурныя стороны его поступка. Онъ разревѣлся, и я думала, что онъ уже не пойдетъ къ намъ въ домъ. Но дѣти не злопамятны, и вотъ онъ, какъ видите, опять у насъ“.
Левъ Никол. былъ въ самомъ разгарѣ писанія „Войны и Мира“; и я, знававшій его въ періоды непосредственнаго творчества, постоянно любовался имъ, любовался его чуткостью и впечатлительностью, которую можно бы сравнить съ большимъ и тонкимъ стекляннымъ колоколомъ, звучащимъ при малѣйшемъ сотрясеніи. Когда я наконецъ объявилъ ему, что рѣшился устроить литературное чтеніе въ пользу голодающихъ своего участка, онъ иронически отнесся къ моей затѣѣ и увѣрялъ, что я создалъ во мценскомъ уѣздѣ голодъ. Эта иронія не помѣшала ему однако такъ краснорѣчиво и горячо отнестись черезъ годъ послѣ того къ самарскому голоду и тѣмъ самымъ помочь краю пережить ужасное время.
