скій староста произвелъ на меня пріятное впечатлѣніе, напоминая смуглой кудрявой головою Ивановскаго Іоанна, — настолько же отталкивающе подѣйствовалъ на меня рыжеватый съ просѣдью, сутулый до горбатости, обвиняемый Куряткинъ, съ своими бѣгающими зеленоватыми глазами. Садясь на скамью въ камерѣ и видя меня въ цѣпи, онъ наставительно провозгласилъ: „ишь-ты, на все хворма“. По несомнѣннымъ доказательствамъ кражи имъ у старосты черныхъ овецъ, начиная съ найденныхъ свѣжихъ шкурокъ, Куряткинъ, для перваго моего съ нимъ знакомства, былъ посаженъ на два мѣсяца въ острогъ. Не прошло и полгода послѣ потерпѣннаго имъ наказанія, какъ уже снова онъ былъ посаженъ мною въ острогъ за конокрадство; a вслѣдъ затѣмъ онъ, заявившій неудовольствіе на третій мой приговоръ къ тюрьмѣ, былъ отправленъ во Мценскъ, въ мѣста предварительнаго заключенія. Здѣсь, благодушно взявшись принести заключеннымъ воды, онъ, увидавъ новые сапоги спящаго товарища, надѣлъ ихъ, а свои худые поставилъ у дверей и преспокойно отправился въ Москву. Задержанный полиціею, на вопросъ — откуда онъ и куда, — онъ отвѣчалъ, что изъ города Мценска идетъ въ Петербургъ съ жалобой къ царю на мироваго судью Фета. Конечно, онъ изъ Москвы былъ препровожденъ во Мценскъ въ мѣста заключенія, истрепавъ чужіе сапоги. Когда, высидѣвъ по приговору съѣзда въ тюрьмѣ, онъ явился въ свою деревню, то осенью того же года сельскій староста, о которомъ уже говорено, принесъ слѣдующую жалобу:
— Сегодня утромъ жена моя съ 12-ти лѣтнею дочерью вышла на огородъ и видитъ, что одинъ изъ нашихъ одонковъ снизу загорѣлся, и старуха жена Куряткина, сгорбившись, какъ индюшка, бѣжитъ черезъ прогалокъ отъ нашихъ одоньевъ изъ за нашей конопли къ своей. „Злодѣйка! чтожь ты это дѣлаешь?“ крикнула ей жена. А та только глазами сверкнула и еще больше сгорбившись ушла за коноплю. Тутъ и жена, и дѣвочка закричали благимъ матомъ, но пока народъ сбѣжался, одонья наши сгорѣли.
— Жалко мнѣ тебя, любезный другъ, сказалъ я: но судить поджога я не могу. Коли хочешь, заяви судебному слѣдо-
