цалъ Иванъ Алекс. — Я вамъ говорилъ, что теперь шумѣть нельзя: вездѣ пошли мировые судьи. Я, любя васъ, намедни говорилъ вамъ: не шумите! А вотъ судья-то должно быть услыхалъ про ваши дѣла, — да и пріѣхалъ.
— Голубчикъ, Ив. Алекс., чтожь мнѣ теперь будетъ?
— Конечно, я попрошу судью, чтобы онъ не очень строго васъ наказывалъ, — но лишенія правъ состоянія и Сибири вамъ не миновать.
— Голубчикъ, Ив. Ал., честное, благородное слово, шумѣть больше никогда не буду.
Впослѣдствіи, послѣ смерти старухи, Иванъ Александр. оканчивалъ свои устрашенія совѣтомъ попросить прощенія у хозяина дома старшаго брата Ник. Ник., и огромный Ив. Ник. шелъ въ кабинетъ брата, становился на колѣни и восклицалъ: „великодушный братъ, прости!“
При жизни старухи мы рѣдко встрѣчались съ Никол. Никол., тщательно избѣгавшимъ гостей, которыхъ такъ любила принимать его мать. Этотъ страхъ передъ людьми, присущій характеру Ник. Ник., при жизни матери какъ бы питался слѣдующимъ обстоятельствомъ. Вступивъ въ интимныя отношенія съ дочерью крѣпостной скотницы и приживши съ нею двухъ дѣтей, Ник. Ник. старался посредствомъ законнаго брака ввести ее въ домъ, но старуха и слышать объ этомъ не хотѣла, хотя приказывала по временамъ приводить съ дворни и ласкала малолѣтнюю свою внучку. Зато по смерти матери, когда Ник. Ник. дѣйствительно женился и ввелъ свою семью въ домъ, постоянная его застѣнчивость передъ порядочными людьми можетъ быть объяснена только его прирожденнымъ характером. Судя по необычайному его тщеславію и стремленію къ роскоши, — можно бы подумать, что онъ избѣгаетъ порядочныхъ людей изъ боязни выказать свое полное нравственное банкротство. Во всю жизнь онъ не прочелъ ни одной книги; тѣмъ не менѣе подписывался на всѣ журналы и, опредѣливши большую комнату для библіотеки, просилъ Ивана Алекс. устроить ему такую въ наилучшемъ видѣ. Ловкій Ив. Алекс. не затруднился: онъ купилъ въ Орлѣ на базарѣ нѣсколько тысячъ старыхъ переводныхъ книгъ 18-го вѣка и отдалъ ихъ великолѣпно переплести. Въ пре-
