похоронили, а вотъ памятника-то нѣтъ. Я ей стихи написалъ и сейчасъ вамъ принесу и прочту:
«Спи, спи моя утешительница,
Ея ужь нѣтъ».
— Хороши стихи, Матвѣй Мартыновичъ?
— Хороши, хороши, отвѣчаетъ старикъ, не отрывая глазъ отъ своего дѣла.
— Братъ подарилъ мнѣ свой ночной колпакъ; я надѣлъ его и спрашиваю у нашего Ефима: „Ефимъ, строгъ я?“ — Онъ даже испугался и говоритъ: „строги, батюшка, Иванъ Никол.“ — Правда это, Матвѣй Мартын.?
— So schweige Dummkopf! говоритъ выведенный изъ терпѣнія старикъ.
— Что вы говорите, Матвѣй Мартын.?
— Ну да, ну да, прекрасно! восклицаетъ въ отчаяніи старикъ.
Однажды, на глазахъ камердинера Ефима, неуклюжій Иванъ Никол. споткнулся на высокой и узкой лѣстницѣ — съ антресолей въ бельэтажъ и, прокатившись до низу, растянулся во весь ростъ.
— Ахъ, батюшка, Ив. Никол.! расшиблись, родной, должно быть! восклицаетъ Ефимъ — позвольте я помогу вамъ встать.
— Нѣтъ! воскликнулъ Иванъ Ник., — позови Матвѣя Мартыновича! пускай онъ посмотритъ, какъ я лежу. А то онъ не повѣритъ, что я упалъ.
И Иванъ Ник. упорно не позволялъ себя приподнять, пока въ дѣйствительности не приходилъ Матвѣй Мартыновичъ. Такіе порывы упрямства хотя находили на Ивана Ник. рѣдко, тѣмъ не менѣе приводили окружающихъ его въ большое затрудненіе, особливо когда сопротивленіе переходило въ буйство. Всѣхъ лучше изучилъ натуру Ивана Никол. и умѣлъ воспользоваться своимъ на него вліяніемъ Иванъ Алекс. Позднѣе я узналъ, что я самъ былъ безсознательнымъ орудіемъ укрощенія разбушевавшагося Ивана Николаевича. Юркій Иванъ Алекс. всегда умѣлъ воспользоваться моими рѣдкими пріѣздами къ старушкѣ Горчанъ.
— Вотъ, Иванъ Никол., вы теперь и у праздника! воскли-
