настоящее время богатымъ имѣніемъ и написанную сначала и до конца рукою этого управляющаго, въ полученіи имъ пяти полуимперіаловъ съ покойнаго. Жирный отвѣтчикъ явился съ золотымъ перстнемъ на указательномъ пальцѣ.
— Что вы имѣете сказать по отношенію къ этому долгу?
— Я признаю, господинъ судья, что расписка писана моею рукою, но за нею нельзя признать качества безсрочной сохранной; такъ какъ въ ней не указанъ годъ чекана монеты, а потому самому она должна считаться простою распиской, которая, за истеченіемъ 10-ти лѣтней давности, потеряла всякое значеніе.
— Но вѣдь вы по ней не уплатили, — иначе она была бы у васъ въ рукахъ.
— Уплативши по ней передъ самымъ истеченіемъ 10-ти лѣтняго срока, я не счелъ нужнымъ уничтожать ее.
Формально прикащикъ былъ совершенно правъ, и хотя золотые стояли, помнится, по шести рублей, несчастный дьячекъ, долженъ былъ лишиться и тѣхъ 25-ти рублей, о которыхъ просилъ. Я пустился на отчаянное средство. Признавая недѣйствительность сохранной расписки, я счелъ ее поступающею въ простое обязательство съ минуты моего непризнанія и потому постановилъ взыскать 25 руб. Отвѣтчикъ заявилъ, что подастъ на кассацію. Прочтя свой приговоръ въ окончательной формѣ, я, снявши цѣпь, заявилъ о перерывѣ засѣданія. „Черезъ три дня, сказалъ я прикащику, вы получите копію, и очень можетъ быть, что мировой съѣздъ отмѣнитъ мое рѣшеніе (я въ этомъ былъ увѣренъ), но тѣмъ не менѣе я не желалъ бы быть на мировомъ съѣздѣ на вашемъ мѣстѣ. Если я пришелъ къ полному убѣжденію, что пять золотыхъ не были возвращены этому бѣдному вами, человѣкомъ сравнительно богатымъ, — то нѣтъ сомнѣнія, что всѣ присутствующіе на разбирательствѣ съѣзда придутъ къ такому же заключенію. И чѣмъ же вы, такъ твердо знающій форму сохранной расписки, убѣдите слушателей, что годы чекана пропущены вами по недоразумѣнію?“
На третій день въ камеру вошелъ прикащикъ въ сопровожденіи дьячка.
— Ваша копія готова, сказалъ я.
